Романески - Ален Роб-Грийе

зданию, где бесконечные коридоры следуют одни за другими; они безмолвны, пусты, перегружены мрачным, холодным декором деревянных покрытий, орнаментов из стукко, лепных панно, мрамора, черных зеркал, картин черного оттенка, колонн, тяжелых драпировок, резных косяков; нескончаемы анфилады дверей, галерей, поперечных переходов, которые в свою очередь упираются в пустые салоны, перенасыщенные орнаменталистикой иного века, и залы, где не слышно ни единого звука…

Движение камеры, начавшееся в конце титров, продолжается — медленно, прямолинейно, однообразно, — вдоль некоего подобия галереи; видна лишь одна ее сторона, довольно мрачная, освещенная вырезанными в противоположной стене на равном расстоянии одно от другого окнами. Солнца нет, возможно, дело идет к ночи. Электрическое освещение не включено; на равных интервалах видны освещенные пространства под каждым невидимым окном; там покрывающие стену орнаменты различимы особенно ясно.

Кадр включает в себя всю стену, сверху донизу, а также коротенькую полоску пола или потолка, или того и другого. Стена снята не в упор, а несколько сбоку (по направлению движения камеры).

Исследованная метр за метром, эта та же самая стена является той же, что мы видели между двумя «страницами» тигров: некая поверхность, обильно изукрашенная багетом, фризами, карнизами, лепниной и разнообразным стукко.

«Страницы» сверх того заполнены обрамленными картинами, висящими на уровне глаз. В их числе мы видим в основном гравюры в старинном стиле, изображающие французский сад с его геометрическими лужайками, конусо- или пирамидообразными кустами и т. д., а также посыпанные гравием аллеи, каменные балюстрады, статуи на массивных кубических цоколях, представляющие собою людей в застывших позах несколько напыщенного стиля; мы видим фотографии самой гостиницы и, в частности, коридоры-галереи (показывающие, например, убегающую перспективу обеих стен); наконец видим афишу (тоже в рамке) какой-то театральной пьесы, носящей странное и ничего не значащее название, все прочее не читаемо, за исключением надписи, набранной крупным шрифтом: сегодня вечером. единственное ПРЕДСТАВЛЕНИЕ…

Коридор-галерея может иметь боковые двери (запертые), колонны и пилястры, выходы в длинные поперечные коридоры или даже холлы и залы приемов.

Среди всей этой декорации нет, пожалуй, ни одной живой души, за исключением стоящего в углу того или иного зала, в глубине поперечного коридора застывшего в дежурной позе тщательно одетого одинокого слуги — ни дать ни взять статуя (только без цоколя).

Если такой длинный поступательный и прямой проезд невозможен, его можно заменить проездом по лабиринтообразной веренице коридоров и салонов, производящей такое же впечатление медленного и непрерывного движения, вырваться из которого нельзя.

Все это время тот же бесцветный и монотонный голос продолжает чтение своего текста. В конце списка главных имен слова становятся понятными.

Голос X:…где шаги идущего поглощают ковры, столь толстые, столь тяжелые, что звук, производимый каблуками, не долетает до его ушей, как если бы сами уши того, кто шагает в очередной раз по этим коридорам, пересекая галереи и салоны в этом здании прошлого века, в этом громадном отеле в стиле барокко, роскошном и зловещем, где бесконечные коридоры сменяются другими коридорами, где не слышно ни одного голоса, коридорами пустынными, перегруженными мрачным и холодным <декором из панелей, стукко, лепнины, мрамора, черных зеркал, картин темного тона, колонн, тяжелых драпировок, резных косяков; он минует анфилады дверей, галерей, поперечных переходов, которые, в свою очередь, упираются в пустынные салоны, украшенные орнаментами из другого столетия, салоны, где не слышно ни одного голоса, где шаги идущего поглощают ковры, столь толстые и тяжелые, что звук, производимый каблуками, не долетает до его ушей, как если бы сами уши находились очень высоко, очень высоко над полом, над коврами, очень далеко от этого тяжелого и пустого декора, очень далеко от сложного фриза под потолком со всеми его завитушками и гирляндами, подобными античным лиственным орнаментам, как если бы пол был посыпан песком или гравием…

Изобразительный ряд, сопровождающий этот текст, не совсем подобен перечисленным элементам декора. Но он должен иметь некое постоянное свойство, обнаруживающееся, кстати, в продолжение всего фильма; фотографические изображения должны быть четкими и блестящими, словно отлакированными, даже на участках темных и мрачных.

С самого начала камера ни на чем особенно не задерживается, в том числе на знаковых образах (сад). Последние, заметим, не всегда хорошо освещены, не будучи расположенными напротив окон, которые чередуются на равном удалении (неизменные расстояния и временные интервалы) на другой стороне (по-прежнему невидимой) галереи.

В конце этой галереи есть дверь или даже ряд дверей (по возможности довольно монументальных), камера минует их тем же непрерывным движением, какое установилось в конце «шапки». Здесь орнаментальное украшение тоже должно быть тяжелым, перегруженным и несколько зловещим. Могут иметь место колонны, марши, портики. Одновременно с движением сгущается темнота, однако серых кадров быть не должно — напротив, некоторые детали очень светлы и возникают из кромешной тьмы (детали капителей, всевозможных рельефов), но возникают так, что нам неясно, какой источник света породил этот странный эффект.

Наконец мы попадаем в темный зал, на сей раз и в самом деле очень темный, где свет (поначалу тусклый, а затем, по мере продвижения камеры, становящийся более ярким) исходит оттуда, куда наплывает кадр. Мы видим нечто вроде зрительного зала, устроенного, однако, в стиле отнюдь не классическом: это кресла и стулья, собранные в более или менее значительные группы и обращенные в одну сторону; все они заняты: перед нами множество мужчин в вечерних костюмах и несколько женщин, также очень нарядных. Различимы, однако, только лица, повернутые в профиль или в три четверти, освещенные спереди льющимся со сцены светом. Все фигуры совершенно неподвижны; лица застывшие, глаза немигающие. Свет все усиливается и охватывает несколько первых рядов, причем впечатление, что все происходит в зрительном зале, не исчезает; физиономии людей извлечены из тени зрелищем, которое они созерцают.

Голос за кадром по-прежнему не прерывается и тогда, когда действие переносится в зал, где через некоторое время становятся видны головы зрителей. Тон голоса становится менее бесцветным, более «актерским».

Голос X:… каменные плиты, по которым я шагал, как при встрече с вами, — в этих стенах, сплошь покрытых лепниной и стукко, шпалерами, картинами, гравюрами в рамках, я ходил, — я уже был среди них, когда ждал вас, очень далеко от этого декора, среди которого нахожусь сейчас, стоя перед вами, в ожидании того, кто более не появится, ибо не рискнет прийти сюда, чтобы разлучить нас снова, оторвать вас от меня. (Пауза.) Вы идете?

Наступает тишина, а затем раздается голос женщины (также невидимой на экране), отвечающей тем же немного театральным тоном, размеренно, спокойно и ритмично. Ее грудной голос красив, но сдержан; это голос актрисы, которую мы увидим немного