Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Проводив настоятеля, Симэнь вернулся в залу и сел рядом с Боцзюэ.

— А я ведь как раз хотел за тобой, брат, послать, — начал Симэнь. — Кстати пришел. После приезда из столицы родные и друзья меня на пиры приглашали. Теперь я решил угощение устроить. Только собирался тебя задержать, а тут настоятель помешал.

— Вот это настоятель! — воскликнул Боцзюэ. — Глубокой веры человек! От его слов и меня душевный порыв охватил. Я-то с тобой вместе в благодетели попал.

— Это каким же образом? — удивился Симэнь. — Ты ведь ни гроша не выложил.

— Ишь ты какой! — засмеялся Боцзюэ. — А кто тебя подбивал на пожертвование? Не я ли?! Я, стало быть, и есть истинный благодетель. Ты, брат, должно быть, в буддийские каноны не заглядывал. А там сказано: первейшей важности благодеяние суть обет духовный, потом уж соблюдение заповедей и, наконец, денежное пожертвование. Я ж тебя уговорил, я вдохновил, выходит я духовный обет исполнил.

— Языком ты болтать мастак, вот что выходит, — засмеялся Симэнь.

Оба, ударив по столу, расхохотались.

— Я, брат, гостей обожду, — заметил Боцзюэ, — а если у тебя дела какие есть, обращайся к жене своей.

Симэнь оставил Боцзюэ и пошел в дальние покои. Тем временем Цзиньлянь, не зная, на ком бы сорвать зло, поворчала, поворчала и, сама того не замечая, оказалась во власти демона сна. Она несколько раз чихнула, пошла к себе в комнату и, едва добравшись до инкрустированной слоновой костью кровати, тотчас же заснула. Пинъэр с кормилицей и служанками, образовав круг, развлекали плакавшего Гуаньгэ. Юэнян и Сюээ готовили яства. К ним подошел Симэнь и рассказал, как открыл лист пожертвований на монастырь и какие на сей счет шутки отмачивал Боцзюэ. Женщины громко расхохотались. Только Юэнян, порядочная и скромная, воздержалась от смеха и, ограничившись скупыми замечаниями, сразу урезонила Симэня.

Да,

Разумная жена,Как утренний петух,Заставит мужа рано пробудиться.В словах она нежна,Они ласкают слух,Помогут от пороков исцелиться.

Что же ему сказала Юэнян?

— Брат, — обратилась она к мужу, — тебе в жизни сильно повезло. У тебя появился наследник. Ты обрекся на благое дело. Такое счастье должно радовать всю нашу семью. Но, как видно, благие намерения появляются у тебя крайне редко, зато дурных — хоть отбавляй. Пора бы уж тебе бросить пирушки да гулянки, деньгами не швырять, непотребные связи не заводить и распутству не предаваться. Лучше посвяти себя благим делам, хотя бы во имя счастья младенца-сына.

— Ты, мать, вижу, опять за свое! — засмеялся Симэнь. — А ведь как в единой природе неразрывны свет и тьма, так же естественно соединяются мужчина и женщина. Все тайные связи в этой жизни предопределены в прошлых рождениях и записаны в книге брачных уз. И вообще, разве вся эта житейская суета от развращенности, от необузданности страстей?! Да я слыхал, сам Будда и тот не в силах сдержаться: золото ему подавай — дороги в раю мостить. Даже в аду деньгами не брезгуют. Вот я пожертвовал — доброе дело сделал. Теперь хоть над Чанъэ насилие соверши или с Ткачихой по согласию сойдись, соблазни Сюй Фэйцюн,[876] разврати дочерей самой Матери-Владычицы Запада,[877] не поубавится моих несметных богатств.

— Да, собака дерьмо ест да только облизывается, — засмеялась Юэнян. — Черного кобеля, говорят, не отмоешь добела.

Пока они смеялись, вошла монахиня Ван. Вместе с ней пришла и монахиня Сюэ с коробкой в руках. Обе поспешили к Юэнян и, пожелав ей счастья, поклонились Симэню.

— И вы, батюшка, дома? — протянула Ван. — А я с тех пор никак к вам не выберусь. Все дела какие-то. Давно вас, батюшка, не видала — соскучилась. Вот и пришла проведать. И мать Сюэ с собой привела.

Мать Сюэ, надобно сказать, попала в монахини совсем не с малых лет. В молодые годы была она замужем и жила как раз напротив монастыря Гуанчэн — Обширного свершения, промышляя продажей лепешек. Немного погодя торговля захирела, и молодуха не устояла: начала кокетничать с монастырскими послушниками. Сперва разговоры да намеки, а потом и объятия. Распалила она у монахов страсти. Только бывало муж за ворота, а она уж с монахами путается. Их человек, должно быть, шесть к ней хаживало. Один ее пампушками и каштанами угощает, другой головные украшения да шпильки преподносит, третий деньгами одаривает. Находились и такие, кто пожертвованный холст из монастыря таскал, а она им себе ноги бинтовала. Муж о похождениях жены и ведать не ведал. Когда же он захворал и умер, она, давно уже близкая к монастырям, сама стала монахиней. Читать молитвы и проповеди ходила больше в дома родовитые и знатные. Немалые деньги загребала она и как сводня. Ее то и дело приглашали блудницы, желавшие найти любовников, и она сводила их с монахами. Когда она прослышала о богатом Симэне и его многочисленных женах, ей захотелось погреть руки и около них. Вот почему она и проторила к Симэню дорожку, а он и знать того не знал, что надо пуще всего остерегаться монахинь буддийских и даосских, гадалок, знахарок и чародеек, свах, посредниц, своден и повивальных бабок, которых нельзя и близко к порогу подпускать.

Да,

Была помоложе — притон содержала,Буддийских монахов сама ублажала,Потом в одеянии строгой монашкиГрешила, у Будды просила поблажки.В повязке, как водится, бритоголова,В халате с опушкою желтой махровойПодолгу, бывало, стоит у ворот,Приглядистых, денежных путников ждет.Прохожий задержится — худо бедняжке:Увязнет в вертепе блудницы — монашки,И словно бы тина его засосет,Здесь живо мошну он свою растрясет.А вот еще песенка, тоже к ней подходит:Хотя у инокини голова гола,Но юношу на ночку в келью увлекла.Тут собралось монашек лысых трое —Хвалу поют; отец-наставник им глава…Гремит кровать,как гонг, молитве вторя.

Монахиня Сюэ раскрыла коробку.

— Ничего у нас нет, чтобы почтить вас, наша благодетельница, — начала она. — Примите эти фрукты. Они были принесены Будде. Совсем свежие.

— К чему эти хлопоты! — говорила Юэнян. — Приходите, когда только пожелаете.

Цзиньлянь, пробудившись ото сна, услыхала разговор и решила пойти послушать. Пинъэр возилась с ребенком, когда появилась монахиня Ван, и тоже стала собираться, чтобы посоветоваться насчет Гуаньгэ. Они вместе вошли в покои Юэнян. После взаимных приветствий все сели. Пинъэр еще не знала о благодеянии, и Симэнь опять стал рассказывать, как ради благополучия сына он открыл лист пожертвований. Выведенная из себя Цзиньлянь немного поворчала и поспешно удалилась к себе.

Мать Сюэ встала и сложила руки на груди.

— О Будда милостивый! — воскликнула она. — Ваше великое усердие, батюшка, пошлет вам тысячелетнее благоденствие. Пятеро сыновей ваших и две дочери будут жить рядом с вами в мире и согласии. Но я вот что еще хочу вам посоветовать, достопочтенный вы наш покровитель. Подвиг этот больших затрат не повлечет, а счастье принесет безмерное. Эта ваша благостыня, милостивейший благодетель, затмит и подвиг самого Гаутамы, постигавшего Учение в Снежных горах,[878] почтенного Кашьяпы,[879] который, распустив волосы, спал прямо на сырой земле, и Второго Патриарха, бросившегося со скалы на съедение тиграм,[880] и досточтимого Вспомоществователя сирым, умостившего парк Джатавана чистым золотом.

— Прошу вас, матушка, — Симэнь засмеялся, — присядьте и скажите, что это за подвиг такой. И я свершу его по вашему совету.

— Наш Патриарх Будда, — начала монахиня Сюэ, — оставил нам «Сутру заклинаний-дхарани», священный канон в одном свитке, где содержатся наставления верующим, стремящимся попасть в Чистую землю на Западе.[881] Ведь сказал Будда, что нелегко попасть ни на третье или четвертое небо созерцанья, ни на небо Трайястримшас или Тушита, ни на небо Великой Сети или Бучжоу.[882] Только в Западной Обители Высшего блаженства, откуда видел сам Будда Амида, не бывает ни весны, ни лета, ни осени, ни зимы, не дует холодный ветер и не палит удушливый зной. Там стоит круглый год приятная теплая весна, и нет там ни мужчин, ни женщин, ни мужей, ни жен. Живут люди на золотом лотосе среди Озера Семи сокровищ.[883]

— Так какой же величины этот лотос, раз люди на нем живут? — перебил ее Симэнь. — А как ветер подует, тогда что? Поскользнулись и — бултых! — прямо в воду?

— Вам, батюшка, должно быть известно, как в писании сказано, — разъясняла Сюэ. — Во Царствии Буддовом каждые пятьсот ли за одну йоджану.[884] считаются. А лотос тот вырос превеликий, преогромный — целых пятьсот йоджан в окружности. Там дорогие одежды являются по одному желанию, яства небом даруются, не смолкает пенье райских птиц — дивное, как стройный хор свирелей. Словом, прелестный, чудный мир. Правда, людям смертным путь туда неведом, посему они относятся к нему без особой веры и благоговения. Вот и завещал Патриарх сей канон, наставляя верующих молиться с усердием, дабы уготовили себе рай на западе и лицезрели самого Будду Амиду. С тех пор миллионы веков из поколения в поколение не перестает вращаться колесо перерождений[885] Вот что изрек Патриарх: всякий, кто будет либо читать, либо печатать или переписывать от руки сей канон и распространит его среди десятков тысяч, обретет блаженство безмерное. А в него входят и молитвы о спасении младенцев. Одним словом, каждому, кто растит детей и желает им счастья, как раз на этом благородном поприще и надобно проявить свое усердие. И доски с текстом канона,[886] на счастье, уцелели. Нужно только найти благодетеля, который взял бы на себя печатание. Прошу вас, батюшка, не откажите в милости. Сей же час напечатали бы и переплели как полагается. И тогда разошлась бы священная книга по всему свету в тысячах копий, и был бы зачтен вам, как жертвователю, подвиг поистине великий и беспримерный.