Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

«Комсомольца» в долгом двухсуточном пути в порт Байкал почти у самого истока Ангары. Эдик был тогда совсем молчалив и замкнут. На борту судна Тамара, видимо, добавила еще какую-то порцию дегтя в уже испорченную бочку меда. Случайно увидев Тамару одну у релинга, смотрящую на дальний западный берег, над которым высился розоватыми склонами и гольцами Байкальский хребет, Михаил подошел к ней, и они заговорили. Сначала о море, потом о хребте, до которого было от них километров семьдесят – не меньше, наконец, об Эдике. Если быть точным – об Эдике говорил один Михаил, а Тамара сперва с удивлением и недоверчивостью, а затем с интересом слушала его выводы относительно причин, по которым ее муж остался лежать на койке в многоместной каюте третьего класса вместо того, чтобы вглядываться в незабываемые дали, вдыхая чистейший воздух, приносимый ветром над водой из таежных далей. Михаил прямо обвинил ее в том, что она убила в Эдике интерес и к жизни, и к красоте, что она в недопустимой степени употребляет свою власть над хорошим человеком во зло ему без видимых причин – во всяком случае – без его вины перед ней. Что вечный камень на груди мужа – это исключительно ее рук дело, хотя он хранил ей верность во время долгих экспедиционных отлучек из дома, и это постоянное мучительство – ее грех. И Тамара призналась – да, Михаил прав, это все она, и Эдика она действительно не любит и тиранит его без вины, но живет с ним потому что у них дочь, а Эдик все готов делать для них, и он хороший специалист, кандидат наук, и его очень ценят на работе. – «А ты не можешь уйти к тому, которого любишь?» – спросил Михаил в полной уверенности, что так мстить мужу может заставить только другая – невостребованная или отвергнутая любовь. – «Я ему не нужна», – без раздумий, стоит ли откровенничать со случайным знакомым, и, не пытаясь что-то приукрасить или скрыть, – ответила Тамара. – «А Эдика ты и не пробовала полюбить?» – «Можно сказать, что нет». – «Странно, – сказал Михаил, – на меня он произвел впечатление не только порядочного, но и умного, обаятельного человека, а таких достаточно редко встретишь». – «Да, я знаю. Потому и вышла за него. Но дальше его достоинства на меня уже не действуют». – «Это негуманно». – «А что поделаешь?» А дальше началась подтверждающая все это исповедь женщины, в которой чувствовался и характер, и стать, и способность захватывать воображение мужчин, а затем властвовать над ними – над многими, но не над тем, который был ей нужен больше всех вместе взятых на свете. Это был честный ответ на его выступление в защиту Эдика без попытки чем-то себя оправдать и одновременно – излияние горя, которым она, похоже, до сих пор не могла поделиться ни с кем.

Позже Эдик все-таки поднялся из трюма на палубу, и Михаил оставил их с Тамарой вдвоем, один на один, насколько это было возможно на сплошь уставленной палатками палубе. Когда по прошествии времени Михаил увидел, что Тамара снова одна, он вернулся к ней.

– Эдик спрашивал тебя, о чем мы с тобой говорили?

– Спрашивал.

– И что ты сказала?

– Сказала, что мы говорили о нем.

– Он удивился?

– Возможно, но не докапывался. Я тоже не объясняла.

– Ты снова уязвила его чем-нибудь?

Тамара молча кивнула.

– Ох, и зря ты так делаешь! – воскликнул Михаил. – Он же хороший человек!

– А что я могу? – возразила она. – Притворяться ни сил, ни желания нет.

– Ну, так хотя бы уважай его, не изображая любви. Ведь есть же за что! Ты, наверно, его единственная слабость. Не заставляй его стыдиться себя за то, что он тебя любит.

Тамара промолчала, лишь коротко взглянув на него. Они надолго замолчали, вглядываясь в очень отдаленный, но быстро растущий из воды темно-серый купол гористого полуострова Святой Нос. Потом Тамара сказала:

– Тебе жалко только его. А о моем состоянии ты подумал?

– Да мне тебя еще больше жаль, чем его! Он-то, надеюсь, раньше или позже, но переболеет тобой.

– И тогда что? Бросит?

– Бросит, – убежденно подтвердил Михаил. – Бросит, если ты к нему не переменишься. Впрочем, и это уже трудно считать гарантией.

– Было бы с чего меняться, – возразила Тамара.

– Господи, да у тебя не только нет такого желания, но даже простейшей признательности, а ведь ее-то он точно заслуживает – не думай это отрицать!

Тамара опять отмолчалась. Михаил не стал ей говорить, что неугасшая любовь к прежнему любовнику и постоянное активное неприятие любви от собственного мужа и впрямь держат ее в таком диком и нескончаемом ожесточении, что впору отчаяться, но только она сама, своим умом может исправить положение, избавить от мук и мужа, и себя. Иначе слишком долго придется ждать, пока Игорь не только обратит внимание на любящую его женщину, скорей всего геолога, как он, или коллекторшу, но и обнаружит, что у него «стоит на нее». Только тогда может быть ниспровергнута, проклята и сдана в архив памяти Тамарина монополия на владение нелюбимым мужем.

Затянувшееся молчание прервала Тамара:

– Ты думаешь, что понимаешь меня?

– Полностью – вряд ли. Но в общих чертах – да. Если б я знал, какой барьер стоит между тобой и Эдиком, который ты сама возвела и не хочешь устранять, понимал бы, наверное, лучше. Боюсь только, что ты и для себя не можешь выразить словами, что тебя отталкивает от него. Я имею в виду какую-то инстинктивную, бездумно возникающую реакцию отторжения – вроде той, какая у большинства людей возникает при виде змеи. – Спохватившись, Михаил замахал руками, словно открещиваясь от только что сказанного. – Упаси тебя Бог понять это так, будто я сравниваю Эдика с ползучими тварями! Это я для примера сказал!

Тамара не ответила. Тогда Михаил добавил:

– А еще я думаю, что ты, кроме всего прочего, большая собственница. Сама не используешь того, что тебе дано, и других баб от него отваживаешь.

– Да не отваживаю я!

– Ну да, пока не видишь угрозы для себя, зачем тебе их отваживать? Но если Эдик перестанет быть равнодушным к прелестям посторонних дам, ты вспомнишь, что он – твоя собственность, хотя он именно тогда не будет больше полностью тебе принадлежать!

В обращенных к Михаилу лице и глазах Тамары сквозило недоверие. Заметив его, Михаил сказал:

– Не стоит его недооценивать. Вне тебя он, безусловно, волевой человек с развитым чувством собственного достоинства, которое никому не дает попирать. Ты в этом смысле – единственное исключение, но все равно только временное. Всю жизнь терпеть попрание своей любви он не согласится. А не то – помрет.

– Ну уж – помрет!

– Я тоже думаю, что это маловероятно. Скорее с тем или иным трудом излечится от своей любви к тебе.

– А-а! Ладно! – махнула рукой Тамара.

– Ладно! – эхом откликнулся Михаил.

Они засмеялись. Тема показалась исчерпанной и ей, и ему.

В последний раз после высадки с «Комсомольца» ночью в порту Байкал они встретились в кассовом зале Иркутского аэропорта. Эдик то переходил от одной стойки к другой, то ненадолго возвращался к Тамаре. Михаил перекинулся с ними несколькими словами. Сам же примкнул к туристской компании, с которой познакомился еще на пароходе. Они возвращались из похода к озеру Фролиха. Среди них как раз и был Юра Петраковский, ставший впоследствии мужем преподавательницы немецкого языка Инны – веселой и озорной Рыжей Бабы, с которыми Марина, Коля и Михаил ходили четыре года спустя после Байкала по рекам бассейна Витима. Спутники Михаила Лариса и Ваня решили тогда ехать из Иркутска в Москву поездом, но ему не терпелось поскорей вернуться домой, чтобы не засушить и не расплескать в долгой поездке по железной дороге свои драгоценные Баргузинские и Байкальские впечатления. По Лене он совсем не соскучился, да и она его особенно не ждала. Новых встреч с Алей, с которой вступил в связь незадолго до этого похода, Михаил тоже не жаждал. Просто ему хотелось сразу оказаться дома, где он сразу мог сесть за свой секретер и писать, потому что было о чем. Внутреннее уединение в Баргузинском походе, особенно во время ожидания погоды на высоте в ущелье Задохликов, а затем увиденное в ущелье Долсы, в Разбое и Хожалом, принесло свои плоды. В этом походе он внутренне навсегда распрощался не только с Леной, но и с Олей.

У Эдика, разумеется, все складывалось совсем не так. И здесь вместо самых радужных ожиданий сбылось давно надоевшее домашнее зло. Михаил обратил внимание на то, что Эдик нигде ни на минуту не расстается со своей полевой сумкой офицерского образца – должно быть, по давно укоренившейся экспедиционной привычке. Правда, носил он ее в руке, а не на плечевом ремне, и это выглядело несколько странно. Отдав деньги на билет ребятам из Юриной компании, Михаил получил возможность выйти из душного аэропортовского зала на свежий воздух. Он отошел подальше на край газона, еще не сообразив, что делать дальше. Неожиданно его окликнули: «Миша!» – Он обернулся. В трех метрах от него стояла Тамара.

– Тебе тоже надоело сидеть в духоте? – спросил он.

– Да. Эдику обещали через несколько минут дать билеты. Теперь он так и будет торчать у стойки, пока не получит их.

– И это все