Гойда - Джек Гельб

самой землёй, снуя из стороны в сторону. Мягкая трава ласкалась в прохладе чистой росы. Подле ворот собралась славная дружина во главе с Басмановыми.

– Как в старые добрые? – молвил Алексей, прежде чем погнать свою лошадь.

– Прости меня, отче, – сказал Фёдор с улыбкой.

С уст Алексея сошёл тяжёлый, глубокий вздох. Воевода расправил плечи, глядя, как вдали занимается заря.

– Да что уж там, – протянул Алексей.

Глава 4

Липкая лужа простиралась на узорчатом ковре. Полупустую посуду с объедками роскошной трапезы мягко ласкал утренний свет зари, пробирающийся в палату. Вповалку лежали бояре, сморённые питьём. Мужчины лежали прямо в одежде, и первые лучи солнца робко скользили по их расшитым шубам.

Две осторожные фигуры замерли в дверях, выжидая да прислушиваясь. Мирный храп – не боле. На пороге стояло двое мальчишек. Меж ними было три года разницы. Оба были худы, бледны и босоноги. Дети прокрались ко столу. Тот, что был постарше, дотянулся до стола и, едва ли глядя, хватал еду. Он отдал остывший кусок мяса второму мальчишке.

Оба принялись жадно глотать, едва успевая прожёвывать пищу. Они глодали кости, точно уличные псы. Старший чуть слышно шикнул от резкой боли, пронзившей его десну, но не оторвался от спешной трапезы. Он смог дотянуться до кувшина с водой да спустил его на каменный пол, чтобы они оба могли утолить жажду.

Заслышалось грузное бормотание, и дети замерли. В углу кто-то из боярских пробуждался от пьяного сна, насилу продирая глаза. Старший из мальчишек прихватил со стола ломоть каравая, вцепился в руку младшего да дал дёру, боясь попасться на глаза. Дети затаились в пыльной комнатушке с низкими балками.

Несколько минут они переводили дух, не ведая – приметил их кто али смогли вовремя удрать прочь. Последний кусок хлеба, урванный пред самым бегством, достался младшему. Старший же прислушивался – нет ли шагов в коридоре, да вдруг резко сплюнул себе в руку. Второй мальчишка испуганно поглядел на него, боясь чего-то молвить. Меж тем же в окровавленной ладони лежал зуб. Ребёнок свёл брови, принявшись с пристрастием глядеть на это.

– Глянь, Вава! – прошептал мальчуган, осматривая выпавший зуб.

Юный Владимир глядел на своего двоюродного братца.

– Больно? – испуганно вопрошал младший, невольно прикрывая свой рот рукой.

– Не-а, – Иоанн замотал головой да провёл языком по пустой бреши в дёснах.

Мальчишку наполняла пугающая радость.

– Будешь? – молвил Владимир, не смея доедать последнюю краюху.

– Жри давай, – отмахнулся Иоанн, выглядывая в коридор.

* * *

Диву можно было даться, ежели поглядеть на Агашину работу. К своим многим летам очи её хранили былую зоркость. Старуха исхитрилась изъять всякий осколок, и нынче же оставалось-то промыть рану да наложить повязку. Впрочем, владыка коротким кивком освободил её от сих трудов. Крестьянка кивнула, поднимаясь, да упала в земном поклоне пред государем.

Её место занял молодой Басманов, безмолвно взирающий на всё. Агаша покинула царские покои. Стекло от лампады глубоко вонзилось в руку царя, когда тот исполнился кипящей злости. Фёдор смочил белое полотенце в настойке да осторожно подступился к ранам. Лик Иоанна не содрогнулся.

– Мы прокляты, – тихим, глухим голосом произнёс государь.

Фёдор тяжело вздохнул. Удручающее настроение владыки ещё сим утром было не столь тяжёлым, столь скверным.

– Часто ли ты видел, Федя, чтобы великий царь маялся да упрашивал своевольных упрямцев? – вопрошал Иоанн.

– Нет, мой добрый государь, – произнёс Фёдор, поднимая взгляд.

Всё мрачнее делался царь с каждым мгновением.

– Упрямство Филиппа будет дорого стоить земле Русской и этим тварям из земщины, – сквозь зубы процедил царь. – Не желает быть митрополитом – пущай катится к чертям!

Басманов внимал гневным речам царским, украдкою поглядывая, не разошлась ли рана на руке владыки. Чёрное пятно, выступившее сквозь перевязь, не расплывалось. Иоанн насилу унимал яростное, прерывистое дыхание.

– Что с письмом? – тихо спросил царь.

Фёдор едва вскинул брови, оборачиваясь на государя.

– Кто за сим стоит? – произнёс Иоанн, заглядывая в очи опричника.

Взгляд Басманова метнулся, и он подался несколько назад.

* * *

Хмурые тучи сгущались над домом Старицких. Тяжёлая серость заволокла небеса. Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть княгиню Евдокию. Молодая женщина тотчас же поднялась со своего места да быстрым взором оглядела свои покои.

– Сударыня? – раздался голос из-за двери.

– Войди, – отозвалась она, помедлив.

Дверь отворилась, и крестьянин отдал поклон княгине.

– Просит Ефросинья Андреевна, сударыня, – молвил холоп.

Евдокия кивнула, храня на лице невозмутимую стойкость. Пущай сердце её и содрогнулось, предвкушая речи свекрови, полные желчного яду. Всяко неча было поделать. Сноха явилась к Ефросинье. Старая княгиня сидела у окна, поглядывая на мрачные небеса. Не успела Евдокия молвить и слова, как свекровь распалилась:

– Ты ж глянь! – Старуха всплеснула руками. – Чураешься да жмёшься по углам, точно крыса поганая! Али чего таишь – излагай, тварина двуличная.

Евдокия снесла эту брань – не впервой. Она лишь развела руками да, сглотнув ком в горле, молвила:

– Неведомо, отчего нынче сыскала гнев ваш, Ефросинья Андреевна.

Свекровь прищурилась, оглядывая сноху.

– Когда у тебя кровь шла? – вопрошала старуха.

– Второго дня как иссякла, – ответила Евдокия.

– Я ж прознаю, дрянная ты девка, – пригрозила свекровь. – Как наведался этот супостат Бельский, так и ходишь сама не своя. Поди, ещё…

– Да будьте ж милосердны, матушка! – возглас прервал речь старой княгини.

В палату зашёл князь Владимир Старицкий.

– Полно вам мучить жену мою! – молвил он, вступаясь за супругу.

– Твоя жена – от тебе за нею и приглядывать! Смотри же у меня! – пригрозила Ефросинья.

Евдокия отдала короткий поклон, сдерживая в горле жгучие слова. Молодая княгиня тотчас же покинула палату, пользуясь заступничеством мужа. Глухая безвыходная боль терзала ей сердце. Евдокия воротилась в свои покои да громыхнула дверью с большою силой. Рухнув в глубокое кресло, она закрыла лицо руками.

«Будь проклят тот день…» – в бессилии думалось княгине, покуда она вспоминала замужество своё.

Стук в дверь заставил Евдокию поднять лик.

– Свет мой, отворишь? – раздался голос супруга.

Княгиня не ведала сама, хватит ли ей сил видеть кого-либо. Владимир прождал несколько мгновений, прежде чем жена отворила ему. Едва князь взглянул на страдающий лик супруги своей, так сердце сжалось от боли. Много нежности было у Владимира к княгине, но не ведал он, как нынче утешить свою голубку. Меж ними хранилось молчание, точно зияющая бездонная пропасть, точно холодное каменное ущелье. Время шло. Никакие слова не приходили Владимиру. Он не нашёл в себе сил привлечь супругу в объятья али молвить чего доброго. Заместо того он отдал поклон да ушёл прочь.

* * *

Монастырская обитель несла свой долг пред Небом