Гойда - Джек Гельб

и Землею, и не было никаких злостных знамений, когда опричники ворвались в ворота. Нынешним отрядом верховодили Басмановы. Едва спешившись, Алексей переступил порог деревянной церкви, покуда сын его оставался на паперти.

– Мир с вами, добрый народ православный! – громогласно объявил Алексей с порога. – Сам я честный слуга божий и посему негоже резню затевать прямо в обители святой!

Монастырская братия да прихожане в ужасе отступали, покуда в церковь прибывали и прибывали опричники. На колчанах али на поясе болтались знамения их, и псиные оскалы казали жёлтые клыки.

– Тот, за кем мы посланы, уж, верно, ведает обо всём! – молвил Басманов, прохаживаясь по церкви. – Мой добрый совет тебе, крыса – по-доброму ступай с нами, потолкуем с глазу на глаз.

Прихожане и братия безмолвствовали, покуда ужас искажал их лица. Речи опричника не были никому ясны.

– От же ж! – Негодуя, Алексей ударил наотмашь монаха, что попался ближе всех под руку.

Рукоять сабли пришлась в висок. Выступило много крови, и вместе с тем раздался вопль ужаса. Опричники приняли то как дозволение на всяко злодеяние и с бывалым задором приступили к злостному насилию. Алексей выволок монаха за шиворот на крыльцо, бросил наземь да пнул в бок с такою силой, что монах покатился по ступеням. Во дворе к несчастному приступили прочие опричники, порвали одеяние да принялись стегать хлыстами. Алексей же подошёл к сыну. Фёдор поглядывал за бесчинством, но пока не пускался в разбой.

– Видать, нету здесь того, кого ищем, – тяжко вздохнул Алексей, глядя во двор.

Фёдор кивнул, поджав губы. Отец и сын посторонились, давая выйти двум опричникам, что волокли за волосы малолетних девиц.

– И что ж теперича? – вопрошал Фёдор.

– Ну, что, что? – протянул Алексей, кивнув на царскую братию, уж приступившую к грабежу да погрому. – Пущай тут уж управимся и дале помчим. От бы в следующем монастыре уж сыскать бы рукоблудного умельца, что письмецо сделал.

– А ежели не сыщем? – спросил молодой Басманов.

Старый воевода сплюнул, мотая головой.

– Того глядишь, умельца этого придётся искать далёко. Поди, совсем далёко ехать надобно будет, небось до самого Белоозера. От это глушь лютая.

Фёдор кивнул да обернулся. Чрез мгновение и Алексей почуял горький запах гари да оба поспешили с паперти.

* * *

Не сбылись опасения старого воеводы. На следующий же день изловили-таки умельца, что мог бы письмо ложное создать. В темницу кремлёвскую снесли всё, что надобно для письма. Алексей стоял подле монаха, покуда тот выводил буквы дрожащими охладевшими руками. Беглого взгляда хватило, чтобы завериться в том, что этот человек и есть искомый.

– От же, ничему тебя жизнь не учит! – едва ли не с сожалением произнёс Басман-отец.

Отец Тихон был бледной тенью прошлой своей жизни, но даже сейчас Алексей признал в нём опального князя. Помнил Басман и приговор – и приговор был смертным, да что-то в последний миг смягчило царское сердце.

– Однажды Господь уберёг тебя, а ты вона что, гад, – с тяжёлым вздохом опричник опустился на сухой пень. – Ну, давай уж, выкладывай.

Фёдор стоял в некотором отдалении. Он прислонился спиною к стене, скрестив руки на груди. Опричники были готовы внимать. На лице отца Тихона таяли всякие следы благоразумия. И он заговорил:

– Прибыл князь с письмом да просил меня об ремесле моём… – глухое признание тяжело давалось монаху.

– Чьих был тот князь? – Алексей подался вперёд.

– Бельских, – ответил отец Тихон.

Отец с сыном обменялись беглым взглядом.

– Так-так, – кивнул Алексей, – князь дал тебе письмо, чтобы ты, ублюдок вероломный, свёл подпись? – вопрошал Басман.

Тихон кивал, будто бы не имея воли над своей ослабшей плотью.

– Ты же помнишь, что за письмо привёз князь? – спросил опричник.

Узник продолжал кивать.

– От кого письмо? – Алексей подался вперёд, точно следя, чтобы монах не забылся.

– От Курбского, – молвил Тихон с каким-то жалким безволием.

– Кому писал Курбский? – спросил Басман-отец.

Дрожь объяла узника. Он затрясся, словно лист на ветру, заслышалось дребезжание зубов. Алексей схватил Тихона за затылок, насилу унимая дрожь.

– Всё же славно, – заверил Басман, понизив голос. – Ты же помнишь всё. Кому писал Курбский?

Монах глотал холодный сырой воздух, не в силах вдохнуть.

– Дай ответ, святой отец, и будешь волен, как степной ветер, – поклялся Алексей, положа руку на сердце.

– Сестре. Ев-евдокии… – выдавил из себя Тихон из последних сил.

Алексей хлопнул монаха по плечу да поднялся со своего места. Басман-отец коротко кивнул сыну. Фёдор отстранился от стены, наматывая на кисть удавку. Когда Басмановы вышли на свет божий из удушливого, сырого подземелья, уже вечерело. Небеса темнели, и тучи скрывали за своим тяжёлым одеялом разливы закатного солнца. Небеса грозились, но не исходили дождями али летнею грозой.

– Паршиво, – глухо бросил Алексей, рухнув на скамью.

Фёдор кивнул, садясь подле отца. Оба Басманова хранили молчание.

– Придётся доложить как есть, – произнёс младший.

Алексей глухо усмехнулся, мотнув головой.

– Ну, вот иди и доложи, что невестка царёва с изменниками якшается, – бросил Басман, подымаясь со скамьи.

* * *

Фёдор приблизился к дверям в царские покои. Молчаливые рынды не преграждали пути опричника. Басманов отворил дверь в царскую опочивальню и стал подле стены, храня молчание. Царь пребывал в молитве, стоя на коленях пред святыми образами. Чётки едва подрагивали в руках Иоанна, и деревянные бусины чуть слышно стукались друг о друга. Иоанн трижды осенил себя крестным знамением, а затем медленно поднялся в полный рост. Владыческий взор, пустой, точно завлачённый туманом, дрожал, поддетый влагой.

Фёдор поклонился царю. Иоанн уже был много омрачён. Басманов было подумывал, не разгневал ли кто государя накануне? Хмурый взор владыки хранил не христианское смирение, но безысходное, бессильное отчаяние, которое настигает душу в мгновения страшной боли. Меж тем молчание опричника затянулось. Тяжёлый вздох сорвался с уст Иоанновых.

– Что за дурные вести подстерегают меня нынче? – вопрошал царь.

– Сыскали концы, – молвил Фёдор. – Изменник – князь Бельский.

Иоанн кивнул, прищурив взор.

– И Евдокия Старицкая, – произнёс Басманов.

Иоанн молча принял эти слова. Единственным знамением какой-либо тревоги душевной были чётки – пальцы государя принялись перебирать их.

– Жена моего брата? – вопрошал царь, точно и впрямь запамятовал.

Медленным шагом владыка приблизился к опричнику.

– Да, мой царь, – твёрдо ответил тот.

Иоанн злостно шикнул, хватая Басманова за лицо. Холодные пальцы вцепились мёртвой хваткой.

– Уверен? – прошептал Иоанн.

– Руку на отсечение, – ответил опричник.

Царский лик озарился яростной усмешкой. Резкая пощёчина огрела лицо Фёдора, и занялся алый след.

– Давай уж сразу голову! – бросил царь, чувствуя подступающее яростное удушье.

– Лишь слово твоё, великий царь… – не успел опричник договорить, как громкий удар громыхнул в покоях.

То владыка