Гойда - Джек Гельб

в исступлённой злости вдарил кулаком по столу. Всё содрогнулось, и что стояло на краю пало.

– Закрой пасть, Басманов… – процедил сквозь зубы царь да указал на кресло своё.

Фёдор коротко кивнул, повинуясь воле государевой. Царь выдохнул, мотая головой, и лицо его исказилось в жестоком оскале.

– Пиши же слово моё, – молвил Иоанн, опираясь руками о стол.

* * *

Афанасий проснулся, сидя в кресле. Он не снимал своего одеяния, даже кольчуги, но это не помешало опричнику впасть в глубокий крепкий сон. Пару мгновений князь оглядывался по сторонам. Пробуждение точно застало Афанасия врасплох, но рассудок оживал мало-помалу. За окном заливисто щебетали утренние пташки. Вскоре князь Вяземский узнал эту комнату, эти многие книги, что стояли бугристыми рядами на полках. Знакомые покои были отведены ему в доме Альберта, чужестранного врача.

Опричник потянулся, поглядывая на стол. К большому удовлетворению, Афанасий сейчас скользил полусонным взглядом по строчкам, сочинённым накануне. Тяжёлая голова прояснялась всё боле и боле. Афанасий поднялся с кресла, разминая шею, да вышел на лестницу. Ступени протяжным скрипом возвестили о пробуждении гостя, и навстречу князю вышел Альберт.

– Я не смел тебя будить, Афанасий Иваныч, – с поклоном молвил врач.

– От и добро, – кивнул опричник. – Ты славно служишь.

Альберт положил руку на сердце и вновь поклонился в благодарности.

– Коли есть нужда тебе весточку передать кому – приноси ко двору, – молвил Вяземский, ступая к выходу. – Прогляжу, и ежели не будет никакой крамолы, передам.

– Храни вас Бог, Афанасий Иваныч! – благодарно молвил Альберт.

Опричник коротко кивнул, уж будучи в дверях.

* * *

– Свет мой… – вздохнул князь Старицкий, садясь на скамье подле супруги.

Княгиня отняла взор от рукоделия, обратясь к мужу. Веки её тяжело смыкались – сей нощью её измучила бессонница.

– Мой брат Иоанн желает видеть нас при дворе, – молвил Владимир.

Женщина шикнула от боли да отняла руки от пяльцев. Игла прошла насквозь, нанося укол. На пальце выступила крохотная капля крови. Евдокия неволею прислонила палец к устам. Взгляд её тревожно метнулся по комнате и лишь опосля воротился вновь на супруга. Владимир хотел было что молвить, но супруга мотнула головою. Отняв палец, княгиня оглядела крохотную ранку.

– Очень славно, – ответила Евдокия.

Старицкий вздохнул, поджимая губы.

– Вижу я, как ты тоскуешь, лебедь нежный мой, – молвил Владимир. – Вольна ты, не рабыня. Нету у меня над тобою никакой власти. Ежели нету воли твоей – так дай отказ свой.

– Негоже против воли царской поступаться, – мотнула головой княгиня. – Коли Иоанн Васильевич зовёт нас во столицу, нету иного пути.

* * *

Дверь кабака легко подалась, когда Фёдор переступил порог. Завидев за столом не только Генриха, но и Афанасия подле него, Басманов присвистнул, скоро направившись к ним. Немец взглядом стал искать Алёну да подал знак.

– И ты здесь, Афанасий Иваныч! – молвил Фёдор, садясь с опричниками за стол.

– Гляжу, с дельцем тем управился? – вопрошал Афанасий.

Фёдор глубоко вздохнул, постучав пальцами по столу. К ним поспела Алёна, наливая для гостя вина. Опричники сомкнули чаши да испили.

– Дельце-то поганое вышло, – цокнул Фёдор, опуская свою чашу.

– На нашей службе бывает иначе? Ты лучше вот что ответь – наводки-то мои ко двору пришлися? – вопрошал Афанасий.

– Ещё как, – молвил Басманов, положа руку на сердце. – Отгадай-ка, кто в этом замешан?

– Да говори уже! – молвил Афанасий.

И позабавило же Басманова негодование Вяземского. С ухмылкой Фёдор подался вперёд да понизил голос.

– Невестка царёва, – ответил Фёдор. – Евдокия Старицкая.

– От же сука, – протянул Вяземский, откидываясь назад.

– Не говори, – вздохнул Фёдор, пожимая плечами.

– И нам, стало быть?.. – спросил немец, касаясь своей шеи.

Басманов мотнул головою.

– Пока нет, – произнёс Федор. – Ни её, ни Бельского.

– Ещё и Бельский? – тяжело вздохнул Афанасий.

Фёдор кивнул, поглядывая на дно своей чаши.

– А ты, Афонь? – спросил юноша. – Чай, до сих пор не ведаешь, куда тебя царь-батюшка шлёт?

Вяземский вздохнул, разводя руками.

– Иоанн Васильевич сон увидал, – молвил князь, – и теперь ходи да майся, куда еду да зачем.

– Вполне себе в духе светлого нашего царя, – усмехнулся Фёдор, поднимая чашу. – За царя!

– За царя! – вторили Афанасий с Генрихом.

Много ли, мало ли сидели опричники, толкуя о службе, да Басманов заспешил, едва солнце принялось светить по-вечернему. Когда он вышел из кабака да запрыгнул на лихую Данку, поздние тени растянулись лукавыми змеями, рассекая улочки.

– А отчего ж Федьке знать не велено? – вопрошал Генрих, как Басманов покинул их.

– Так, – хмуро бросил Вяземский, – коли проболтаешь чего, пёс брехливый…

– …язык щипцами, свинец зальёте, да-да, помню, княже, – кивнул Генрих.

Вяземский с ухмылкой кивнул, заверившись, что немец и впрямь не взболтнёт чего.

– Он же захочет увязаться с нами, – вздохнул Афанасий.

– Эко ж как претит тебе эта мысль, – пожал плечами Генрих.

– Не мне, но царю, – упредил Вяземский, а взгляд его невольно опустился на руку, где уже как год виднеется отметина гнева государева.

* * *

Фёдор с поклоном доложил о жданных гостях. Владыка сидел во главе стола, уставленного кушаниями. В золотой посуде дрожали отблески свечей – в сей поздний час мрак окутал собою Кремль. Лишь Владимир не ожидал застать владыку в скверном расположении духа. Тяжёлый взгляд утомлённо взирал на супругов.

Князь Старицкий, бывший всю дорогу в большом оживлении и радости, нынче же почуял лютый холод. Фёдор стал подле трона. Владимир пуще прежнего смутился, не видя ни стольников, ни рынд. Дрожащее пламя свечей будто бы вторило его незримому, но неотступно прибывающему волнению. Княгиня боле стойко держала себя, ибо ведала она, с чем вызвал их владыка.

– Ты согрешила против меня и против державы, – молвил Иоанн. – Но я принимаю тебя как дорогую гостью.

Евдокия невольно содрогнулась от холодного голоса владыки.

– Царе, брат мой… – было молвил Владимир, как Иоанн пресёк то жестом.

Фёдор приблизился к князю и княгине, доставая из-за пазухи послание. Евдокия было подняла руку, но Басманов не отдавал письма. Князь Старицкий читал крамольные строки, полные желчи и лютой злобы, надругательств над царём. Когда Владимир внял строкам, в коих некто грозился раскрыть многие-многие тайны вражескому владыке, князь в ужасе обратил взор на брата.

– Я бы снёс оскорбления, – молвил Иоанн. – Но я не прощу измены.

– Уповаю не на закон, – молвила княгиня, и голос её дрожал, – но на вашу милость, царе. Молю об искуплении того зла, что свершила, ведением или неведением.

Меж тем Фёдор стал вновь подле царского трона, отдавая в руки государя улику супротив княгини. Царь опустил взгляд на письмо и тотчас же отвёл. Эти слова уже впились в память Иоанна, и он молился о забвении, но забвения не приходило.