Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

В Смутное время через Ростокино проходили отряды и польско-литовских оккупантов, и казачьи отряды, поддерживавшие всех Лжедмитриев по очереди. Село было разорено, церковь Воскресения Христа сожжена, жители разбежались.

После Смутного времени Ростокино не скоро восстановилось. В 1678 году в селе было всего 16 дворов и 41 житель. Сожженную в годы Смуты деревянную Воскресенскую церковь в середине века отстроили вновь. Но приход был бедный, церковь постепенно ветшала и во второй половине XVIII века разрушилась и более не возобновлялась.

В 1764 году Ростокино перешло в ведение Коллегии экономии. Крестьяне, наряду с земледелием, начали заниматься извозом, некоторые содержали постоялые дворы в Москве.

При Павле I владельцем Ростокина стал митрополит Платон (Левшин). Он же владел соседним Черкизовым. Во время царствования Александра I Ростокино становится государственной собственностью.

Со второй половины XIX века Ростокино постепенно превращается в промышленный пригород Москвы. Одно за другим возникают тут небольшие предприятия: ситценабивная и бумагопрядильная фабрики, завод по изготовлению брезента и другие. К началу XX века появились крупные производства, такие, как красильно-аппретурный завод Фермана, ныне — камвольно-отделочный, ремонтные механические мастерские; всего к 1900 году в Ростокине насчитывалось 10 промышленных заведений.

После проведения Окружной железной дороги, построенной в 1903–1908 годах и ставшей полицейской границей города, село Ростокино фактически оказалось в городской черте.

Так как село было волостным, в нем находилось волостное правление, после революции — волисполком. В селе торговало более десятка лавок, было несколько чайных и трактиров, особенной популярностью пользовалась чайная Дубинкина «Волна», так как в ней, кроме чая, оказывалась дополнительная услуга — «подача крепких напитков».

В первые десятилетия XX века село Ростокино, расположенное по обе стороны шоссе, насчитывало более 120 дворов. Его население составляли около двух тысяч коренных жителей и не меньшее количество пришлых квартирантов, работавших на фабриках. Местные жители предпочитали заниматься огородничеством, снабжая не без выгоды для себя московские рынки картофелем, капустой, морковью, редькой, луком; на заливных лугах паслись стада, и среди молочниц, поставлявших молоко в Москву, было много ростокинских.

Еще до революции в Ростокине получило распространение такое направление сельского хозяйства, как цветоводство. Крестьяне выращивали цветы для цветочных фирм. Во время революции это направление исчезло, но с нэпом возникло вновь, появились покупатели — владельцы частных магазинов. Спрос оказался столь значителен, что цветоводством занялись и в соседних селах — в Алексеевском, Леонове, в деревне Марьиной. В конце 1920-х годов государственная торговля вытеснила частную, и в судьбе ростокинского цветоводства произошло новое изменение.

В 1930 году был создан специализированный цветоводческий колхоз имени И. В. Сталина. Главной его задачей стало снабжение посадочным материалом скверов и парков Москвы.

Ростокинский цветоводческий колхоз стал одним из крупнейших в СССР хозяйств этого направления. С открытием в 1939 году Всесоюзной сельскохозяйственной выставки он не только выполнял заказы по ее озеленению, но занял почетное место среди ее участников в павильоне «Цветоводство».

Ростокино превращалось в город медленно, но неуклонно.

В 1929 году в Ростокине уже было 4 улицы и 5 переулков. Большинство из них носили названия села: Большая Ростокинская улица, Правая и Левая Ростокинские улицы, 1-й — 5-й Ростокинские переулки, Ростокинский проезд, и лишь одна улица выпадала из этого ряда — улица Текстильщиков (ныне Сельскохозяйственная улица). Большая Ростокинская улица теперь — часть проспекта Мира, другие Ростокинские улицы и переулки застроены новыми кварталами.

В 1935 году Ростокино было официально включено в черту города. Но и после этого еще долгие годы оно сохраняло свои поселковый вид. Лишь в послевоенное время его стали застраивать типовыми жилыми домами. Теперь Ростокино — типичный район массовой жилой застройки.

До сих пор среди москвичей помнится легендарная личность XVIII века — знаменитая разбойница Танька Ростокинская, обитавшая в Ростокине.

Вообще Троицкая дорога издавна и чуть ли не до последних десятилетий XIX века считалась опасной, во многих местах при крутых спусках, переправах, в лесистых захолустьях, в удалении от ямских станций возле разных выселков, слободок путников подстерегали лихие люди — разбойники: местные жители, которые днем пахали, а с темнотой, как говорится в пословице, собирали урожай, где не сеяли.

Троицких разбойников опасались даже цари: в 1613 году избранный на царство Михаил Федорович Романов на пути из Костромы в Москву, вместо того чтобы поспешить занять царский престол, вынужден был из-за «воровства» на дороге отсиживаться в Троицком монастыре и ожидать, пока пришлют из Москвы войско для его охраны.

В том же году большой отряд казаков, занимавшихся разбоем на Троицкой дороге, послал из Ростокина гонцов к новоизбранному царю Михаилу Федоровичу, сообщая, что они-де готовы покончить с разбоем и идти на службу к государю. Царь послал в Ростокино своих людей с наказом переписать казаков, но те решительно этому воспротивились, заявив, что «атаманы ведают сами, сколько у кого в их станицах казаков». После чего принялись самовольно ставить на Троицкой дороге — от Ростокина до Москвы — засады-«сторожи». Во втором послании к царю казаки перешли к прямым угрозам, требуя предоставить им «торг». Надо полагать, они не собирались чем-либо торговать, а лишь желали получать часть прибыли от торговли, то есть заняться, по современной терминологии, рэкетом на законном основании, с царского дозволения. В случае отказа, сообщали казаки, они «учнут воевать». Михаил сумел как-то «договориться» с казаками, но перевел их из дальнего Ростокина поближе, к Донскому монастырю.

Троицкая дорога оставалась опасной и в последующее время. В середине XIX века М. Е. Салтыков-Щедрин в «Пошехонской старине» писал: «Под Троицей, того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят. Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли до греха!»

Государственные чиновники и богатые люди ездили с охраной, у богомольцев же бедняков была охранительная молитва, неведомо кем составленная, но всеми знаемая: «Святая великомученица Варвара, избави меня от напрасныя смерти, от часа ночного обстоянного, всякого обуревания и навета, и обстояния, избавь и спаси на пути-дороге, и на постое, и на ходу».

В первой половине XVIII века в Москве славился своими грабежами и мошенничествами Иван Осипов, по прозвищу Ванька Каин. За свою короткую, но бурную жизнь он побывал и вором, и атаманом, и благонамеренным московским обывателем, и «доносителем» в полиции, а кончил жизнь на каторге в Сибири. По Москве ходило много рассказов о воровских делах Ваньки Каина, о его хитрости и удачливости. Он стал героем первого русского детектива — «История славного вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина со всеми его обстоятельствами, разными любимыми песнями и портретом», написанного Матвеем Комаровым и впервые изданного в 1779 году. Эта книга многократно переиздавалась в XVIII и XIX веках. Предания о знаменитом воре и после выхода книги пополнялись новыми сюжетами. В XIX веке Ванька Каин становится уже легендарным персонажем, имеющим мало общего со своим действительным прообразом. Про его воровские подвиги пелись песни. Предание утверждает, что многие из них сочинены были им самим. Среди его песен называли знаменитую, использованную А. С. Пушкиным в «Дубровском»: «Не шуми, мати, зеленая дубровушка…» Любовь вполне приличных людей к этим «блатным», как назвали бы их теперь, песням в XVIII веке была такой же, как и сейчас. Профессор П. А. Бессонов, публикуя в 1872 году «Песни Ваньки Каина», в комментариях пишет: «Не можем забыть впечатлений нашей ранней молодости, как старик Д. Н. С-в, человек в высокой степени почтенный, лучших сфер нашего общества, семейный, литературный, богатый певал нам эту „Каинову“ песню одушевленным и растроганным голосом, с пылавшими взорами… Мы и после встречали то же самое чувство, и глубину взволнованной души, и безотрадную грусть, и некоторую восторженность напева от многих других: многие вовсе не знали при этом действительного Каина, как знаем его теперь по документам, все одинаково знали и сознавали творческого (то есть не настоящего, а сотворенного легендой. — В. М.)».

Легенды о благородных разбойниках так же живучи, как и о добрых справедливых правителях.

И. И. Нивинский. Река Яуза. Офорт 1918 г.