Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

на обед ел рыбу. Настроение странное. Когда в маленьких городках я спрашиваю, как проехать, люди отвечают сухо и с подозрением, осматривая с головы до ног. Группы немцев, по трое, по четверо, стоят на перекрестках в ожидании машин. За Прелем меня догнал ливень, и я захожу в придорожное бистро. Старуха дает мне «аперитив» на сахарине и заявляет, что в «таких случаях надо быть осторожнее и думать, с кем разговариваешь…». Я ничего не понимаю, но говорю: ah, oui, oui[825]. Угощаю ее хлебом с зельцем. Она отблагодарила меня рюмкой коньяка. Еду дальше. В Париж въезжаю в начале пятого. На «Порт-де-ла-Шапель» воздушная тревога. Прохожий замечает: «Сегодня это уже восьмая». Рекорд. Через минуту отбой. На бульваре Маджента толпа зевак. Немецкий автобус столкнулся с гражданским грузовиком и перевернул его. Выглядит как опрокинутый навзничь жук. Опять воздушная тревога. Сирены задыхаются и икают. Я сажусь на скамейку и курю. Около пяти я дома. «Я беспокоилась о тебе». — «Почему?» — «Как… ты не знаешь? ВЫСАДИЛИСЬ».

Жду электричества, чтобы включить радио. Только около восьми вечера: «Одиннадцать тысяч самолетов, транспортные планеры, парашютисты, четыре тысячи военных кораблей, не считая барж». Они, они… сражаются в Нормандии, от Шербура до Довиля. И слово стало плотью.

8.6.1944

Англичане взяли Байё, и отдельные плацдармы объединились, создав единый фронт длиной 80 и глубиной 10 км. Постоянно прибывает подкрепление.

В Париже спокойно, жизнь идет своим чередом. Бомбят окраины и провинцию. Я занимаю себя чтением «La crise de la conscience européenne»[826] Поля Азара{16}.

10.6.1944

В награду населению за спокойное поведение Oberbefehlshaber[827] и комендант Парижа продлили комендантский час до часу ночи, чтобы дать возможность населению ходить в кино. Кино начинается поздно из-за позднего включения электричества. С едой перебои. Перед булочными очереди за хлебом. Построили уже два аэродрома в Нормандии. Идут.

11.6.1944

Спокойно. Только сегодня около восьми часов утра с колонны на площади Бастилии сняли английский, американский и советский флажки. Вчера полиция конфисковала у одного торговца на бульварах весь запас английских и американских флажков. Был полный грузовик. Наверное, какой-то коллаборационист.

Мы весь день сидели дома. Я пытаюсь читать, но как-то не получается. Такое чтение — вбивание гвоздей в сук. У меня в последнее время ужасные сучья в мыслях. Вечером забежал очень встревоженный Роберт, он потерял контакт с семьей в Ньоре.

В американской прессе много статей о Польше в связи с визитом Миколайчика к Рузвельту. Миссис Рузвельт даже написала статью о Польше, опубликованную в нескольких сотнях ежедневных газет. Бедная Польша. Говорят, миссис Рузвельт выступала не в краковском народном костюме. К счастью. Тогда все говорили бы, что все решено и что все в порядке.

12.6.1944

Четыре года назад, 12 июня, спрятавшись среди шин на грузовике, я бежал из Парижа. Был такой же теплый день, а издалека доносился глухой грохот артиллерии. Немцы переходили Сену. Толпы людей шли на юг по узким дорогам. А сегодня уже четыре воздушные тревоги, вдали слышны серии взрывов бомб, в чистой синеве гудят самолеты. И ни одной немецкой машины. Я чувствую, я почти уверен, что это самые прекрасные моменты этой войны.

Примерно в четыре часа я приехал в Министерство труда поговорить с руководителем отдела «иностранцев». Мне он очень нравится. Высокий, худой, изящный. Любит Пруста, и в нем самом есть что-то прустовское. В прохладном кабинете, с задернутыми портьерами, на его столе стояли распустившиеся пионы, огромные, распушившиеся и душистые. Букет цветов перенес меня вдруг в другую эпоху, может быть, как раз в «А la recherche du temps perdu»[828]. Я сказал ему: «Эти цветы и вы для меня — будто одно целое». Он улыбнулся и понял, что я хотел сказать. Мы говорили о последних событиях, потом о Метерлинке. Я рассказал ему о переписке Флобера, что подтолкнуло нас к разговору о Мопассане. Мы согласились, что есть «что-то» в Мопассане, что так соответствует духу нашего времени. Стиль? Скрытая беспощадность? Не знаю. Перед моими газами все стоит охапка пионов, и я чувствую их запах, наплывающий волнами.

Вместе выходим на залитую солнцем улицу Вожирар. Он говорит, что стоит посмотреть «Антигону» Жана Ануя. И вдруг останавливается: «Месье, в двухстах километрах отсюда идут ужасные бои…» Да, жизнь удивительная. Мы прощаемся. Я сажусь на велосипед и еду домой. Иногда по освещенной солнцем улице промелькнет немецкий автомобиль, «украшенный» листвой. Так его труднее заметить там, на дорогах, над которыми упорно ворчат ТОЛЬКО самолеты союзников. Таскал волк — потащили и волка…

На Сен-Жермен я сажусь на террасе кафе. Мелькают на солнце велосипеды и разноцветные пятна красивых женщин. В теплые дни все женщины «распускаются», как цветы. А может, это просто отголоски впечатления, у меня перед глазами все еще стоит букет пионов. Американцы взяли Карантан.

13.6.1944

Ночью тревога не утихает. Весь Париж немного сонный и не выспавшийся. Люди дремлют во время езды в метро. Начинается голод — даже овощей нет. Говорят, что в следующем месяце карточки на хлеб выдавать не будут, нужно записываться в булочных. Терпеть не могу булочников, которые начинают вести себя так, будто ОНИ дают хлеб. Ощущение такое, что они — правительство. Правительство булочников — вот это было бы, наверное, ужасно.

После вчерашнего солнечного дня сегодня пасмурно. Люди волнуются, ведь это затрудняет действия авиации. С другой стороны, французы начинают ругаться и ворчать. Дескать, когда англичане придут, то экономически разорят их. Они уже высаживаются с «фальшивыми» франками, а потом будут только эксплуатировать нас, ля ля ля, тра ля ля… все в тоне горькой иронии. Мне очень нравятся французы, но сегодня мне это надоело, и во время обеда в столовой я «проехался» по моим коллегам. Когда пришли немцы с оккупационными марками, было хорошо. Быстро привыкли. Когда приходят англичане с оккупационными франками, которые, безусловно, стоят больше и будут иметь большую поддержку (пусть и поддержку того, кто сильней), плохо. А кроме того, это обычная осторожность, иначе крестьяне сразу затребуют доллар за одно яйцо и фунт за фунт масла. «И вообще, если вы такие усталые и слабые, скажите прямо, что латинская раса, к которой вы относитесь, в полном упадке, и не жалуйтесь. А если вам что-то не нравится, то протестуйте. Разговорами, иронией и esprit[829] в полном смысле этого слова ничего не добиться. Сто лет вас все „эксплуатируют“ с англичанами во главе, а вы только болтаете, жалуетесь и льете слезы над pauvre France[830]». Я немного увлекся,