Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 В сих многоразличных занятиях, надворных и комнатных, прошел нечувствительно весь апрель месяц, а в начале мая ездили мы с женою за Тулу на свадьбу. Тетка ее, Матрена Васильевна Арцыбышева, выдавала около сего времени старшую свою дочь, Прасковью Андреевну, замуж за старшого сына знакомца моего, генерала Ивана Алистарховича Кислинского, и нынешнего моего друга, Василья Ивановича. Поелику мы были ближние невесте родные, то необходимо надобно нам было быть на сей свадьбе, и мы не поленились приехать на оную, несмотря на всю отдаленность. Происходила она в жилище господина Кислинского, в сельце Федешове, а венчали в селе Архангельском; невесту же отпускали из дому тетки ее, Крюковой, в сельце Каменки. Все происходило при том хорошо и порядочно и не было ничего такого, чтоб можно было в особливости заметить, кроме того, что невеста с женихом были кумовья, крестившие за несколько до того лет одного ребенка, которое обстоятельство и сделало было сначала остановку и дело дошло до самого архиерея; но как от оного дано дозволение, то сей случай и доказал, что кумовьям жениться всегда можно и что между ими нет ни малейшего духовного родства, что и натурально, ибо при всяких крестинах бывает только одна действующая особа, либо кум, либо кума, а не оба кумовья.

 Вскоре по возвращении с сей свадьбы имел я удовольствие видеть и угощать у себя в доме друга и благодетеля моего, Ивана Григорьевича Полонского, проезжавшего тогда чрез сей город за чем–то в степные пределы. О сем упоминаю я потому, что в сей раз было последнее его посещение меня в доме моем, ибо с сего времени до самой кончины его не случилось уже ему быть никогда у меня в гостях. Мы провели тогда целые сутки с сим любезным человеком в разных дружеских разговорах, и он поехал от меня, будучи угощением моим весьма доволен.

 Другая достопамятность, случившаяся в течение сего месяца, была та, что у старшего моего канцеляриста Варсобина, отправлявшего секретарскую должность, и по волостям весьма важного человека, умерла жена странным случаем. Была она подвержена той слабости, что пивала часто, и как наконец тем и мужу и всем она наскучила, и терпела от всех за постыдной порок сей презрение, то догадало ее заставить полечить себя от сей мнимой болезни какого–то невежду–мужика, и сей полечил ее так неискусно, что она от непомерной рвоты преселилась в вечность.

 Между тем продолжалось мое дело по изданию «Сельского Жителя», и я, по поводу оного, не один, а несколько раз имел уже удовольствие получать от корреспондентов моих письма. Но удовольствие сие сопрягалось иногда и с чувствительною досадою и огорчением, ибо письма сии не все были равно для меня приятны и хороши, но отыскались в странной и удивительной публике нашей и такие люди, которые восхотели данное мною дозволение всем писать ко мне, что кому угодно, употребить и во зло, и вместо благодарности за мои труды огорчать меня наиглупейшею своею критикою и самым иногда колким подниманием всего дела предприятия и сочинения моего на смех. Не могу изобразить, как сие было мне сначала чувствительно и досадно, и как много уменьшало то удовольствие, которое чувствовал я при получении писем от других, благонамеренных людей, преисполненных ко мне учтивостями и похвалами. Оловом, скоро дошло до того, что я тысячу раз раскаивался, что вошел в сие дело и тужил о данном дозволении писать к себе всякому, и что каждую почту встречал не с таким удовольствием, как сначала, а уже со страхом и трепетом, чтоб не получить опять от кого–нибудь чего–либо колкого и язвительного. А все сие и побудило меня при сочинении последующих листов брать уже более предосторожности и не все то говорить, что от роду помнил, а по строжайшему уже разбору и рассмотрению; а наконец, при окончании первой половины сего журнала, от досады наклеить и самим сим острецам и суесловам добрый нос за их глупость и неблагоразумие, и сказать, что я все такие письма впредь предавать буду презрению и ответствовать на одни только получаемые от людей благонамеренных и не обращающих дела сего в шутку. Сим средством посократил я гораздо таковую их дерзость и имел удовольствие видеть, что корреспондендия моя час–от–часу делалась лучшею и для меня приятнейшею.

 Впрочем, достопамятно, что в течение всего мая месяца старались мы с особым прилежанием о скорейшей отделке главного корпуса во дворце и о сделании его к житью способным, в чем и имели столь хороший успех, что мне можно было уже поместить в нем приезжавшего к нам в первых числах июня опять губернатора нашего, г. Муромцова. В сей раз приезжал он наиболее для прожектирования плана будущему и настоящему уже городу Богородицку, которой предпринимали они составить из взятых от нас обеих слобод и обращенных из крестьян в мещане, и расположить уже весь оной за прудом, против самого дворца, и перевесть туда и все старинное малочисленное и ничего почти незначущее богородицкое купечество, с тем намерением, чтоб все предшее селение опросталось уже для волости и составляло бы впредь уже волостное село, против города лежащее.

 Губернатор, будучи мне уже знаком, обошелся опять со мною не как с подчиненным, но как с добрым приятелем, и нашед все в судах в наилучшем порядке, был очень доволен. Мы старались опять угостить его всячески. Но обеденным столом трактовал его уже не я, а судья наш, г. Албычев, а у меня он со всеми судьями ужинал. Когда же дело дошло до прожектирования плана городу, то хотя был он и сам хорошим геометром и инженером, но усевшись на другой день во дворце за стол и посадя подле себя меня, сказал мне: «Седи–ка, братец, Андрей Тимофеевич, сообща потрудимся и подумаем о том, как бы нам получше расположить будущий город». — «Очень хорошо», сказал я, и стал ему преподавать мысли, какие я давно уже имел по сему предмету. Мысли сии показались ему так хороши и так полюбились, что он ни с другого слова, схватя циркуль и карандаш и вручая мне, сказал: «Возьми–ка, друг сердечной, и садись–ка на моем месте; вижу я, что ты меня искуснее и более к таким делам имеешь и способности, и вкуса. Начеркай–ка план, как тебе самому заблагорассудится». Что мне было тогда делать! Принужден я был его желание исполнить, и в несколько минут действительно начертил самой тот план, по которому сей город впоследствии времени построен, ибо прожект мой не только полюбился тогда губернатору, но расхвален и самим наместником, а потом был так счастлив, что удостоился апробован и утвержден быть и самою императрицею, без малейшей перемены, и она так им была довольна, что сравнивала его с сущим цветником и повелела точно таким образом город расположить и сохранить даже самые прожектированные мною названия главнейших его улиц, стекающихся со всех сторон ко дворцу за прудом, которой употребил я средоточием всему его расположению; и мысль моя, чтоб назвать их по именам здравствовавшей тогда императорской фамилии, и чтоб самую главную улицу назвать Екатерининскою, а прочие Павловскою, Мариинскою, Александровскою и Константиновскою — была ей в особливости угодна. Итак, что Богородицк построен и расположен таким образом, каков он ныне, тому случилось быть причиною мне собственно, и я первой подал к тому мысли и план сделал