Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 За сим следовал сосед его, живущий с ним в одной деревне и сотоварищ в суде, уездного суда старший заседатель, Андреи Сергеевич Арсеньев, человек совсем уже отменного характера от господина Албычева, и более лукавый, своенравный и высокомерный, нежели простодушный. Он вел себя уже не так просто, был с душком и в особливости строг к своим людям, и имел также не малое семейство. Оное состояло: из его жены, Настасьи Ивановны, боярыни полусветской, изрядного и тихого характера; падчерицы, Прасковьи Львовны Писаревой, девушки уже взрослой, умной, светской и довольно изрядной; в двух сыновьях, Василье и Александре, мальчиках довольно взрослых, дочери, Марьи, которая всех их была меньше. Семейство сие каково ни было, но нам удалось как–то подладить и им всем и заставить себя любить и почитать и уважать, почему и они с нами, хотя не так искренно, как Албычевы, но обходились дружелюбно и ласково, так что у нас и с ними не доходило никогда не только до ссоры, но и до размолвки малейшей, и мы были обращением и их с нами довольны.

 Четвертой дом был господина Шушерина, Сергея Ильича, бывшего вторым заседателем уездного суда. О сем молодом человеке я уже имел случай упоминать прежде, что он был отменно доброго, простодушного, дружелюбного и ласкового характера. Мы во все время пребывания моего в Богородицке жили с ним как близкие родственники и истинные друзья между собою. Он любил и почитал меня, а я не менее любил и его искренно, и был ласкою и дружеством его к себе весьма доволен. Что касается до семейства его, то было оно всех прочих меньше и состояло только в его жене, Матрене Васильевне и маленькой еще дочери, Анне, ибо тогда не имел он еще толь многих детей, как ныне; и как жена его была барынька не модная, а простодушная, то и с нею можно было нашим ладить.

 Все сии три последние фамилии расположились жить во флигеле замка и в самом близком друг от друга соседстве. Одни стены и особые крыльцы разделяли их покои, а кухня у всех была одна. Словом, они жили тут, как в разных каютах на одном корабле, но, несмотря на то, жили между собою в довольном согласии.

 Пятой дом был жившего тут же во флигеле казначея Плотникова, имевшего также жену и небольшого сына; но как сей не долго у нас в Богородицке пробыл, то об нем скажу только то, что и он во все время пребывания своего тут жил с нами в дружбе и согласии и был человечек довольно изрядной.

 Шестой дом был заседателя нижнего земского суда, Николая Сергеевича Арсеньева, того самого, о котором я уже упоминал прежде, и которой, не знаю, не ведаю, почему приплелся к нам в родню и называл меня всегда «дядюшкою». Семейство его было также небольшое и состояло только в жене и маленькой дочери. Первую звали Екатериною Сергеевною, а вторую — Варварою. Все сии и обходились с нами как родные, и были нами любимы за их к себе ласку и дружество. Сам он был человек тихой, добродушной, доброго и совсем отменного характера от его старшого брата, Андрея Сергеевича; и как жена его была также барыня добрая, ласковая и не из самых модных, а более деревенская и к нам отменно приверженная и ласковая, то и с ними жили мы во всегдашней дружбе и согласии. Сим для жительства опростал я одну из связей солдатских, стоявшую впусте на выезде из села нашего, за речкою Язовкою.

 Сии были знаменитейшие домы и все те люди, с которыми довелось нам тогда жить в самом близком соседстве и иметь почти ежедневно обхождение; ибо прочие, как–то: наш исправник Пушкин, Петр Семенович, и заседатель его, Басов, также стряпчий Хомяков, не живали никогда в городе постоянно, а были либо в беспрерывных разъездах, либо проживали свое время в деревнях, своих, и потому сии почти и не принадлежали к нашему кругу знакомства и обществу, и мы с ними жили хотя также в согласии и приязни, но видались редко и тогда только, когда случалось им приезжать в город.

 Спознакомив вас со всеми ими, скажу теперь, что по возвращении нашем из Москвы и мы первым почли долгом побывать у всех наших судей и с семействами их познакомиться и с ними обласкаться. И тогда тотчас начала у нас связываться со всеми имя дружба и начались частые свидания и посещения друг друга, при которых случаях достопамятен был учиненной между всеми нами предварительный заговор. Однажды, как случилось им всем быть у меня в собрании и я любовался всеобщим между всеми ими, несмотря на всю разность нравов и характеров, согласием и единодушием, то сказал им: — «Как бы славно и хорошо было, государи мои, когда бы мы и впредь всегда жили все между собою так ладно и согласно, и обходились так дружески, чистосердечно и просто, как теперь! Какая бы завистная и славная была тогда наша жизнь и какую бы мы чрез то честь себе сделали!» — «Так! так! так!» воскликнули все. — «И зачем же дело стало? подхватил господин Албычев; я, с моей стороны, готов и не сомневаюсь нимало и о других в том же». И как подтвердили слова его и все, то сказал я им: — «Когда так, государи мои, то сем сделаем между собою общий и формальный уговор, чтоб жить нам всем между собою согласно, и как друзьям, не заводить никаких между собою ссор, склок и вражды. А как в таковом большом семействе всего легче, по пословице говоря, и горшок с горшком столкнутся может, то сем положим непременным себе правилом, чтоб в случае каких–нибудь друг на друга неудовольствиев отнюдь не скрывать их до внутренности сердец наших, а тотчас и при всех друг с другом объясняться и предавать то всему нашему обществу на дружеское разбирательство». — «Прекрасно! прекрасно! закричали все: все, все мы на то согласны». — А когда так, подхватил я: то сем в подтверждение того ударим друг другу по рукам. — «Давай, давай!» воскликнули все и тотчас тогда началось хлопотанье, и все не только охотно давали друг другу, руки, но даже в знак дружества перецеловались.

 Меня так сия сцена растрогала, что я от удовольствия сердечного утирал даже навернувшиеся на глазах слезы, а то же самое приметно было и на других многих. И что же? Шутка сия обратилась и в действительное дело, и господствовавшее в последующее время между всеми нами ненарушимое согласие сделалось даже так славно я помогло нам вести столь приятную жизнь, что нам даже завидовали и везде превозносили нас похвалами.

 Теперь, возвращаясь к порядку моей истории, скажу, что не успели мы с дороги несколько отдохнуть, как посещены были несколькими домашними прискорбиями и огорчениями. Первое было то, что лишились мы меньшой своей дочери, Александры, умершей на четвертой день после нашего приезда. Мы нашли ее и при самом уже оном истаевающую от сухотки, и она, будучи еще самым младенцем, преселилась тогда в вечность. Происшествие сие было, натурально, для всего семейства моего несколько огорчительно; по другое, случившееся почти в самое то же время, было для меня гораздо чувствительнее.