Ткань Ишанкара - Тори Бергер

– Но тогда почему ты не попросил Список Б?

– Потому что мне его никто бы не дал. Это легенда. Причем довольно страшная легенда. Большая часть ишанкарцев вообще думает, что Списка Б не существует. Он был изъят из фондов Библиотеки еще на заре Ишанкара, его даже не все их некроманты в глаза видели. Тех, кто держал его в руках, можно по пальцам пересчитать. А та часть якобы Списка Б, которая есть у нас в Монсальвате, на самом деле неизвестно, из Списка Б ли, или это чья-то удачная стилизация.

– И что?

– Есть что-то в этом Списке Б, чего нет в Каноне. Однако, имея представление о том, что такое Йен хет Хоофт со всеми его принципами и понятиями о чести, можно сделать вывод о том, что такое его Ученица. Она никогда не нарушила бы Закон, зная, что после этого ’т Хоофта ей не видать, как своих ушей, а он для нее царь и бог.

– Но раз она все же убила, прости господи, – Фиц перекрестился, – собственного родного брата, значит, у нее были на то основания, как бы ужасно это ни звучало, я правильно понимаю?

– Не знаю, но я понимаю так же.

– Тогда я все равно не понял, почему ты даже не попросил у Ректора этот самый Список Б, если ты уверен, что ответ в нем.

– Как ты думаешь, почему Ишанкар руководствуется Каноном?

Фиц пожал плечами.

– Потому что в Списке Б слишком много спорных с точки зрения общепринятой морали положений. Ишанкар подходит к этому документу с осторожностью, и чужим его видеть вообще не следует.

– Но чтобы оправдать аль’Кхассу, тебе все равно придется сослаться на Список Б.

– Придется. Но, боюсь, мессира де Гранжа Списком Б не пронять. К тому же, Монсальват и на ишанкарский Закон в его каноническом варианте косо смотрит, а тут Список Б… Надо найти что-то, что защитит Список Б, чтобы я, сославшись на него, мог защитить аль’Кхассу.

– И ты нашел?

– Н-н-нет, – снова с неохотой признался Фэйт. – Но знаю, в какой стороне искать.

Фиц думал, постукивая пальцами по подлокотнику, а потом спросил:

– А что в нем такого ужасного, в этом Списке Б?

– А вот никто точно не знает. Но тот кусок, который каким-то чудом оказался в библиотеке Монсальвата, рисует ишанкарских некромантов абсолютно аморальными типами. А некромантесс так вообще… вместилищем пороков.

– Аль’Кхасса не похожа на вместилище пороков, – возразил Фиц.

– Это ты так думаешь, потому что ты во всех видишь возлюбленных детей божьих, – Фэйт снова скривился. – А в юриспруденции нет такого понятия. В юриспруденции вообще бога нет, Кейн, только богиня, и та слепая язычница, если ты не забыл.

Фиц опять перекрестился и что-то беззвучно прошептал. Фэйт подумал, что тот извинился перед Господом за его слова, не удержался и хмыкнул, криво улыбнувшись.

– Мне бы не хотелось, чтобы девушку казнили, – наконец сказал Фиц. – Даже не из-за хет Хоофта. Мне она нравится.

– Что, уже подсел? – ухмыльнулся Фэйт.

– А сам нет?

– Я заинтересован выиграть дело, аль’Кхасса меня интересует лишь во вторую очередь. И знаешь, что?

– Что?

– Я выиграю. Чтоб я сдох!

– А ты и сдохнешь, если не выиграешь, – Кейн убедительно покивал головой. – Я уже тебе сказал, что с тобой сделает Ишанкар. Я смотрю, у тебя только предположения, а одними догадками процесс не выиграть.

– Это не догадки, Кейн. Это мифотворчество в лучших традициях Ишанкара.

– Ты собираешься врать суду?

– Я, кажется, говорил о мифах, а не о вранье, – якобы обиделся Фэйт. – У меня есть начало истории и есть конец. Я просто обязан придумать середину. В данном случае никто не знает, что там было на самом деле, кроме самой аль’Кхассы. Ну, может быть, ’т Хоофта. Да, это вероятно… Он, скорее всего, тоже знает правду.

– С чего ты взял?

– Он стал меньше курить.

– Тоже мне признак.

– И еще какой, Фиц! Они стоят друг друга. Аль’Кхасса умная девушка, но она еще девчонка, у нее нет опыта в подобных делах. Она проколется. Я заставлю ее проколоться.

– И как же? Пока все твои попытки были безрезультатны.

– Потому что я лез на рожон, – признался Фэйт. – Но господин Ректор дал мне хороший совет. Он сказал, что Восток – дело тонкое, и что с аль’Кхассой надо играть.

– Играть во что, Юлиус?

– В Дар Элайя.

– Но ты же не умеешь! – Фиц стукнул ладонью по подлокотнику, отчего дерево внутри глухо скрипнуло. – Ты же не умеешь!

– Так и аль’Кхасса только учится. Она мне или подыграет, или я заставлю ее ошибиться.

Кейн откинулся на спинку кресла и задумчиво уставился в окно.

– В конце концов, играет еще и хет Хоофт, – заявил Фэйт. – А этот точно не удержится и подыграет, когда прочитает партию.

Он проверил свое перо, стряхнув капли чернил на белый лист, и осторожно, чтобы не испачкать пальцев, убрал лист в мусорную корзину.

– И все? – скептически поинтересовался Фиц. – Золотое перо и все? Это все, с чем ты собрался на знаковый эпохальный процесс?

– Перед кем красоваться? – отозвался Фэйт. – Я добился закрытого процесса. Там не будет никого, кроме де Гранжа с его судом и охраной, Салто со своими не-знаю-кем, Мустафы, Ксандера с его птицей, Саида и хет Хоофта. Ну и нас с тобой. Можно было обойтись без тебя и Мустафы, но мне показалось, вы имеете право знать, чем все окончится.

– И как тебе это удалось?

– Я сказал, что если все пойдет не так, если ’т Хоофт или его девица все-таки начнут чудить, жертв будет гораздо меньше.

– Разве их нельзя ограничить в магии?

– Этих двоих? Сомневаюсь. Хет Хоофт слишком опытен, а аль’Кхасса слишком сильна. Им эти ограничения… Так что все дело в Слове, которое они оба дали Монсальвату. Но я постарался, чтобы мессир де Гранж засомневался в том, что они свое Слово будут держать до конца.

– Ты поставил под сомнение Слово Некромантов Ишанкара? – поразился Фиц. – Но это же для них оскорбление!

– Ну, чтобы ’т Хоофт или аль’Кхасса потребовали у меня сатисфакции, – усмехнулся Фэйт, – я должен оскорбить каждого трижды и еще и отказаться просить прощения. Видишь, я недаром провел время в ишанкарской Библиотеке!

Фиц вздохнул и снова с укором покачал головой.

– Это Дар Элайя, дорогой доктор Фиц. Очень, оказывается, полезная игра.

В зале суда ничего не изменилось, он был ровно таким же, каким Тайра помнила его по прошлому разу, только окна не были завешены тяжелой портьерной тканью, и через них на каменный пол и отполированные деревянные скамьи лился легкий прозрачный весенний свет. Зал был похож на внутренность готического собора, поддерживающие потолочный свод колонны были расположены ближе к стенам, и середина оставалась пустой. Скамеек было немного, словно все заседания были закрытыми, с минимальным числом участников, и даже сквозь наследственную ишанкарскую неприязнь к Монсальвату Тайре пришлось признать, что Монсальват соблюдал определенную этику, не превращая слушания в общедоступный балаган.

Больше всего Тайра боялась встретиться взглядом с Герхардом, боялась увидеть в его глазах переходящую в пустоту невыносимую боль, которую не смогут унять никакие объяснения или время. Тайра боялась, но сама искала его взгляда, и когда наконец Салто соизволил пронзить ее своими холодными глазами, она поняла, что они всегда были абсолютно чужими людьми, и сейчас он с удовольствием убил бы ее еще раз, наслаждаясь ее страданиями и купаясь в ее крови. Салто словно забыл, что такое любовь, и внутри него была только ненависть. Тайре не нужны были ни его прощение, ни его сострадание, ни его понимание ее поступка. Ей хотелось задать ему всего один вопрос, и ради него она готова была подарить ему свою голову и свое сердце, и все остальное, что утолило бы его ярость. У Салто тоже больше не было семьи, и все его боевое братство, которое ради романтики с древних веков все еще называли кланом, было лишь формальностью. Тайра чувствовала его гнев и не могла понять, что злит его больше: