Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

ему объятия, он оставил бы свою скорбь, потому что от кристалла боли она уже его избавила, а за прошлое он цеплялся по многолетней привычке. Между ними оставалось всего несколько шагов, его нужно было лишь окончательно отогреть.

Устремившись в сад, навстречу цветам, деревьям и утренним лучам, Онирис ловила себя на том, что думает о нём с нежностью. Тихий свет его благородного и чистого, прекрасного сердца ей хотелось принять в объятия своей души, окутать теплом, изгнать остаточные тени печали из его глаз. Смыкая веки, она держала перед мысленным взором его образ, и ей хотелось его обнять, оплести светлыми стебельками ласки, завернуть в кокон мягкой заботы. Ей хотелось сказать ему, как он ей приятен, как она растрогана его удивительными и прекрасными чувствами, и она говорила всё это его образу в своих мыслях. Она распахивала ему навстречу своё сердце, излучая путеводный свет, чтобы он смог найти дорогу домой.

И Эллейв, конечно же! Её Онирис тоже ждала домой, живую и невредимую. Любовь к ней никуда не делась, ни капли не померкла, напротив — развернулась с новой силой, обогатилась новыми оттенками, приобрела новую глубину и пронзительность. О, прежняя любовь была лишь верхушкой айсберга... Как выяснилось, Онирис и не любила раньше, по-настоящему её любовь вспыхнула только сейчас — со всей полнотой и мощью, сияющая светом огромных крыльев. Она совсем не знала своего самого родного на свете волка, видела лишь его часть, и только теперь он открылся ей полностью.

Волк опасался, что она испугается его, оттолкнёт, отвернётся, узнав правду. Да, она на миг дрогнула душой... Сейчас Онирис презирала себя за эту дрожь, за это малодушие. За что она должна оттолкнуть его? За любовь? Звёздная бесконечность его глаз дарила ей лишь неописуемую нежность, а тонкая сладкая печаль примешивалась к ней оттуда — из забытого прошлого. Вся страшная боль и горечь, перенесённая им в той жизни, очистилась, превратившись в концентрированный экстракт, в горьковато-сладкую квинтэссенцию, которая пронизывала Онирис тончайшими светлыми нитями, печально-ласковыми волоконцами... Нет, не «щупальцами», у Эллейв их не было. Это было явление иного, более высокого и тонкого порядка.

Онирис хотелось поскорее успокоить супругу, рассказать ей о своём новом уровне любви к ней, но связь через сон по-прежнему не получалось установить. Эвельгер говорил о каких-то затруднениях... Видимо, они пагубно влияли на сон Эллейв, потому им и не удавалось встретиться. Так Онирис и жила все эти дни и недели, так и ждала — то бросаясь в пучину леденящей тревоги, то сладостно томясь нежностью к обоим капитанам. Порой на границе сна и яви кто-то проникновенно-ласково окликал её: «Любимая моя...» Но это был мужской голос, и золотая ниточка звенела, а кокон вокруг сердца сиял. Она сразу, встрепенувшись, в ответ ярко разжигала своё сердце-маяк, давая направление кораблям. Эвельгера она чувствовала, они обменивались энергией по золотой нити между сердцами, а до Эллейв дотянуться не удавалось. Между ними будто стена из тумана воздвиглась.

Онирис уже снова хотела связаться с Эвельгером, чтобы расспросить, как там Эллейв и что с ней, как вдруг однажды в храме — и снова на утренней службе — всю левую половину её тела охватила жгучая боль. Ослеплённая и оглушённая ею, Онирис кое-как выбралась на воздух и умылась из источника в храмовом саду. Немного полегчало, но она так скверно себя чувствовала, что не смогла работать и принимать прихожан в этот день. «Эллейв, Эллейв», — испускало её сердце отчаянный зов сквозь пространство, разделявшее их, но в ответ слышался только тревожно вибрирующий звон мучительной струнки.

Госпожа Игтрауд тоже была озабочена, хотя старалась этого не показывать. По её посерьёзневшим глазам Онирис понимала: что-то произошло. И душа холодела от тревоги и страха, рвалась туда, через морские пространства, к двум дорогим её сердцу капитанам.

А между тем в храме шли службы и торжественные приготовления к возвращению глаз Волчицы. Жрицы уже знали, что святыня найдена и едет домой, и возносили радостные и хвалебные песнопения, окружали изваяние особенными почестями и ритуалами поклонения. В древних писаниях говорилось, что сия Волчица — земное воплощение богини, часть её энергии, сошедшая в мир и ставшая самостоятельной. Некогда мир Нави был иным, даже земли имели другие очертания, а на месте Силлегских островов была обширная материковая суша. Когда дети Маруши отклонились от завещанного богиней пути, мир также начал меняться в печальную сторону. Он начал трещать по швам, стали появляться дыры. Часть своей энергии богиня воплотила в мире в виде девы-волчицы, чтобы наставлять своих детей; кто-то следовал за девой, внимал её учению, а кто-то продолжал увеличивать разрыв, теряя духовность и взращивая гордыню. Когда группа жриц прибегла к помощи тёмных сил для закрытия самой большой и опасной дыры, дева-волчица была ослеплена и обратилась в каменную статую, а землю, где она проповедовала и учила народ, затопило море.

Нынешние служительницы в память о том древнем злодеянии своих сестёр до сих пор несли повинность приношения покаяния. Отмолить души тех жриц и достать их с низшего уровня Бездны было уже невозможно, слишком тяжким было их преступление. Но богиня не была бы богиней, если бы не любила своих детей сверх всякой меры, прощая им заблуждения и проступки. Потомки того народа, который усердно следовал за Волчицей в древние времена и внимал ей, жили теперь в двух землях — в Кебильхайме и Бооренвейге. Вот так вот! Два народа, не одно столетие соперничавшие за обладание святыней, были на самом деле братьями, потому-то Волчица их желания и исполняла — в память о их верности её учению. По-хорошему-то им дружить следовало, но и их гордыня обуяла, всё никак Волчицу поделить не могли. Кебильхайм, вошедший позднее в состав большой империи под названием Длань, гораздо более в этом преуспел, поскольку бооренвейгский флот особенно сильно любили хераупсы, чьи миграционные пути пролегали как раз мимо Силлегских островов. Бооренвейгцы уж и так, и эдак пытались менять конструкцию своих кораблей, чтоб меньше нравиться любвеобильным монстрам, но нет — то и дело встречи с морскими чудовищами заканчивались для них гибельным любовным соитием.

Поговаривали, что такая безудержная и завидная в своём постоянстве и верности чудовищная любовь была послана бооренвейгцам в наказание за то, что встали на путь войны с некогда братским народом и пытались силой захватить острова, являвшиеся остатками их древней родины. Ну, а почему же кебильхаймцы страдали от хераупсов в меньшей степени? Они ведь тоже не церемонились, не особенно мирными были. Вероятно, дело было в том,