Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

потоками любви, а её собственное сердце билось в груди, окружённое золотым защитным коконом, ниточка от которого тянулась в грудь Эвельгера.

— Онирис, дорогая...

Её поддерживала под руку госпожа Игтрауд, по-прежнему шла утренняя служба, и Онирис, впитывая живительные звуки, дышала ими.

— Дорогая, тебе нехорошо? — шёпотом заботливо спрашивала госпожа Игтрауд.

Онирис знаком показала, что ей нужно присесть, и они отошли к стене храма, где по всему периметру стояли лавочки. Слова разбежались, Онирис забыла, как складывать их в предложения.

Только к концу службы она кое-как смогла заговорить. Госпожа Игтрауд выслушала её, а потом сказала:

— Пойдём домой, дорогая.

Они вернулись, и госпожа Игтрауд медленно пошла по садовым дорожкам, а Онирис на подгибающихся ногах — следом за ней. Вот он, холмик с цветами — точь-в-точь такой, как в видении. Прядка волос Дамрад была похоронена в нём — та самая, что хранила батюшку Тирлейфа всю войну. Цветы голосом Эллейв звали Онирис:

«Моя любимая... Моя девочка с самыми ласковыми на свете глазами...»

По щекам Онирис катились слёзы. Опустившись на колени перед холмиком, она протянула руки к цветам, и они защекотали ей пальцы прохладными поцелуями своих чашечек. Беззвучно сотрясаясь, Онирис зарыдала, и хрустальные капельки слёз падали на белые лепестки.

Мягким материнским объятием на её плечи легли руки госпожи Игтрауд, которая также опустилась на колени перед холмиком.

— Теперь я понимаю, почему тебе трудно говорить о своём волке в прошедшем времени, — прошептала Онирис. — Потому что он жив...

— Моего волка больше нет, дорогая, — ласково, грустновато молвила госпожа Игтрауд. — Есть твой волк. И ему нужна твоя любовь, как воздух.

— И твоя! Дорогая, родная госпожа Игтрауд, и твоя любовь ему нужна! — воскликнула Онирис, обвивая её ответными объятиями.

— Ему нужны обе любви — и матушки, и возлюбленной, — улыбнулась та. — Благодаря им он и счастлив — самый счастливый на свете волк!

Их смех прозвучал над холмиком, омытый хрустальными слезами из глаз обеих.

Онирис потребовалось время, чтобы уложить всё это у себя в сердце, а когда всё улеглось, и её душа вновь стала крылатой и светлой, она попыталась связаться с Эллейв через сон, но у неё ничего не вышло. Сперва она не беспокоилась: может быть, Эллейв очень уставала в плавании и засыпала слишком крепко, а может, наоборот, ей было там не до сна. Но когда попытки установить связь так и не увенчались успехом в течение следующих семнадцати дней, Онирис уже не находила себе места от тревоги.

Во время очередной попытки вместо Эллейв к ней вдруг вышел Эвельгер. Над ними раскинулось тёмное звездное небо, а его лицо было озарено серебристым рассеянным светом. Они находились на пляже: слева шелестел лес, справа вздыхало море.

«Что случилось, дорогой Эвельгер? Что с Эллейв? — сразу атаковала его встревоженными расспросами Онирис. — У меня не получается встретиться с ней во сне...»

«С ней всё хорошо, всё благополучно, милая госпожа Онирис, — успокоительно ответил тот. — Просто у неё некоторые трудности со сном, ничего страшного, не волнуйся».

От его взгляда, проникновенно-задумчивого и нежного, сердце Онирис вдруг ёкнуло и упало в мягкую, сладкую бездну. Лопаток коснулся холодок волнения. Он протянул к ней руки, и она вложила в них свои.

«Вы... Вы уже добыли глаза Волчицы?» — чтобы преодолеть это волнение, спросила она.

«Да, милая госпожа Онирис, — ответил он, а сам всё смотрел — точнее, обнимал её сердце взглядом. — Мы их добыли и везём домой, но у нас возникли небольшие затруднения в пути. Умоляю, только не пугайся и не волнуйся... Они легко преодолимы — с некоторой помощью от тебя».

«Что... Что мне нужно сделать? — встревоженно встрепенулась Онирис. — Я готова! Что угодно!»

Он сжал её руки крепко, ласково.

«Мы немного заблудились в тумане, и нам нужен путеводный свет твоего чудесного сердца, моя любимая госпожа Онирис, — молвил он совсем тихо, согревая дыханием её губы. — Он поможет нам найти дорогу домой».

Эти слова — «моя любимая» — звякнули в её душе золотыми ласковыми струнками, и её сердце, обливаясь то жаром, то холодком волнения, застучало стремительно. Не то чтобы она раньше не догадывалась... Женским чутьём она улавливала, знала, но между ними стоял его траур, как чёрная непреодолимая стена.

«Ты всё-таки сказал это», — прошептала она, в свою очередь согревая дыханием его губы.

«Госпожа Онирис... Ты — единственная женщина кроме Ронолинд, которой я смог это сказать, — крепко сжимая её руки и обнимая мерцающим взглядом, тихо проронил он. — Но пусть это тебя не пугает... Мне ничего не нужно от тебя. Прошу только: помоги нам немного, стань для нас маяком! Свет твоего сердца так ярок, что пробьётся сквозь какой угодно туман».

«Да, да, я готова! — воскликнула Онирис. — Прошу, Эвельгер... Дорогой мой, хороший мой, сбереги её... Сбереги Эллейв! Я верю тебе, уповаю на тебя... Верю, что твоё сильное плечо друга поддержит её, не оставит в беде! И сам... Сам возвращайся невредимым!»

Последние слова она прошептала уже в мгновении от поцелуя, которым он накрыл её губы. Она не отпрянула, не оттолкнула, напротив — прильнула к его груди своей грудью с сильно бьющимся сердцем и обвила его шею объятиями.

«Моя любимая госпожа Онирис, — прошептал он. — Моя чудесная... Моя драгоценная... Благодарю тебя, светлая моя! Теперь мы вернёмся домой. Всё будет хорошо».

Она долго сидела в постели, обхватив себя руками и прислушиваясь к отголоскам произошедшего. В окно струился утренний воздух, розовый предрассветный румянец озарял край неба, а внутри было так тревожно-сладко, так прекрасно. Кожей, душой и сердцем, всем трепещущим нутром она всё ещё чувствовала эти лёгкие, ненавязчивые, немного печальные, но бесконечно нежные объятия. Да, в этом был весь Эвельгер, его натура. Его прикосновение к её душе было невесомым, трепетным, бережным, полным восхищения и заботы, самозабвенного служения. Золотой кокон защитной силы вокруг её сердца он создал с этой любовью — тихой, молчаливой, ничего не требующей. У Онирис вдруг хлынули потоком сладостные слёзы: как она могла так мало ценить этот светлый, бескорыстный, такой щедрый дар? Как могла оставлять в тени и не подпускать к себе близко это преданное любящее сердце? Так оно и стояло в стороне, любя её молча и безответно. Его траур? С виду — серьёзное препятствие, но по внутренней сути — отговорка, лишь видимость преграды... Если бы она позвала Эвельгера, раскрыла