Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня доставили в больницу «Тигерберг», расположенную на территории Стелленбосского университета, в зеленом районе Кейптауна, где проживали состоятельные белые. Как я узнал позже, тюремная администрация отказалась непосредственно от университетской больницы и выбрала смежное медицинское учреждение, рассчитывая на то, что здесь я привлеку меньше внимания тех, кто сочувствовал нашему освободительному движению. Надзиратели вошли в здание больницы первыми и вывели всех из проходной зоны, регистратуры и зоны приема больных. Затем меня сопроводили на этаж, который также был полностью освобожден от посетителей. В коридоре стояло более дюжины вооруженных охранников.
Меня осмотрел молодой, дружелюбно настроенный ко мне врач, который являлся профессором медицинского колледжа при Стелленбосском университете. Он обследовал мое горло, постучал мне по груди, взял несколько анализов – и объявил, что я, скорее всего, здоров. «С вами все в порядке, – сказал он с улыбкой. – Уже завтра мы сможем отпустить вас». Мне очень не хотелось, чтобы что-то отвлекало от моих переговоров с правительством, поэтому я был доволен диагнозом.
После осмотра врач поинтересовался, не хочу ли я чая. Я согласился, и через несколько минут вошла с подносом высокая молодая медсестра, представительница цветного населения. Присутствие целой толпы вооруженных охранников и надзиратели так перепугало ее, что она уронила поднос на мою кровать, пролив чай, а затем стремительно выбежала прочь.
Я провел ночь в пустой палате под усиленной охраной. На следующее утро первым делом, еще до завтрака, меня навестил заведующий отделением внутренних болезней в больнице «Тигерберг». Это был пожилой серьезный врач, менее склонный жеманничать перед больными, чем сердечный молодой доктор прошлой ночью. Без всяких предисловий он грубо постучал меня по груди, а затем хрипло сказал: «У вас в легких жидкость». Я ответил ему, что предыдущий врач сделал мне анализы и определил, что со мной все в порядке. С легким раздражением заведующий отделением сказал: «Мандела, посмотри на свою грудь», – и показал, что одна сторона моей груди была, на самом деле, больше другой, поэтому наверняка заполнена жидкостью.
Он попросил медсестру принести ему шприц, без всяких церемоний воткнул его мне в грудь и вытянул наружу какую-то коричневатую жидкость.
– Вы уже завтракали? – спросил он.
– Нет, – ответил я.
– Очень хорошо, – обрадовался он, – тогда мы немедленно везем вас в операционную.
Он объяснил мне, что у меня в легких очень много жидкости, поэтому он хотел бы откачать ее прямо сейчас.
В операционной мне дали наркоз, и после этого я помнил лишь, как проснулся в палате в присутствии заведующего отделением. Я был слаб, но смог, сосредоточившись, понять, что он сообщил мне: он удалил из моих легких два литра жидкости, и когда провели ее анализ, то обнаружили в ней микроб туберкулеза. Он подчеркнул, что болезнь была в самом ранней стадии и что микробы пока еще не повредили легкие. По его словам, если для излечения туберкулеза, находящегося в активной стадии, обычно требуется шесть месяцев, то в моем случае уже через два месяца мне должно быть лучше. Врач согласился с тем, что, вероятно, причиной моей болезни стала сырая камера.
Следующие шесть недель я провел в больнице «Тигерберг», приходя в себя и проходя курс лечения. В декабре меня перевели в клинику «Константиаберг», изысканное медицинское учреждение недалеко от Полсмура, где раньше никогда не было чернокожих пациентов. В первое же утро меня навестил Коби Коэтси, которого сопровождал майор Марэ, заместитель начальника тюрьмы, ответственный за уход за мной. Мы едва успели обменяться приветствиями, как санитар принес мой завтрак.
С учетом моей болезни и отмеченными у меня случаями высокого давления меня посадили на строгую диету с низким содержанием холестерина. Эта информация, по-видимому, еще не была передана на больничную кухню, поскольку на подносе с завтраком лежала яичница-болтунья, три ломтика бекона и несколько тостов с маслом. Я уже не мог вспомнить, когда в последний раз попробовал яичницу с беконом, и в то утро я ужасно проголодался. Как раз в тот момент, когда я взял вилку и потянулся попробовать свой восхитительный завтрак, майор Марэ сказал: «Нет, Мандела, это противоречит указаниям вашего врача», – и потянулся, чтобы забрать мой поднос. Я, однако, крепко вцепился в него и сказал: «Майор, мне очень жаль. Если этот завтрак убьет меня, то, так и быть, сегодня я готов умереть».
Оказавшись в больнице «Константиаберг», я снова начал встречаться с Коби Коэтси и членами правительственной рабочей группы. Когда я еще находился в клинике «Тигерберг», министр юстиции сказал, что хотел бы так устроить, чтобы я очутился «на полпути между заключением и свободой». Хотя он не объяснил конкретно, что это означает, но я понял, о чем он говорит, и просто кивнул в ответ. Я не был настолько наивен, чтобы считать его предложение свободой, но понимал, что этот шаг значил определенное движение в данном направлении.
Больница «Константиаберг» была чрезвычайно комфортабельным лечебным заведением, и я, действительно, наслаждался, находясь в ней на этапе выздоровления. Медсестры (белые или цветные, чернокожих медсестер там не было) просто баловали меня: приносили десерты, обеспечивали дополнительными подушками, постоянно посещали меня, даже в свое свободное время.
Однажды одна из медсестер, подойдя ко мне, сказала: «Мистер Мандела, сегодня вечером у нас устраивается вечеринка, и мы хотели бы, чтобы вы пришли на нее». Я ответил, что для меня было бы честью присутствовать на ней, но я должен учитывать мнение тюремной администрации. Та отказала мне в этом, что чрезвычайно разозлило медсестер, которые в конечном итоге решили провести свою вечеринку в моей комнате, утверждая, что без меня никак не могли организовать свое мероприятие.
В тот вечер около дюжины юных леди в вечерних платьях появились в моей палате с тортом, пуншем и различными подарками. Охранники были совершенно сбиты с толку, однако они вряд ли могли считать этих жизнерадостных молодых девушек угрозой безопасности. Когда один из охранников попытался помешать некоторым медсестрам войти в мою палату, я в шутку обвинил его в том, что он ревнует к старику, получающему так много внимания от таких красивых молодых леди.
95
В начале декабря 1988 года охрана в моей больничной палате была усилена и дежурные тюремные офицеры – более бдительны, чем обычно. Я сразу понял, что предстояли очередные перемены. Вечером 9 декабря майор Марэ вошел в мою палату и велел мне готовиться к отъезду. «Куда?» – спросил я его. Он не смог мне ответить. Я собрал свои вещи и попытался напоследок встретиться со
