Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

— Да, конечно, но она слишком много говорит.

— Не понимаю, при чем тут ее болтливость.

— Если бы тебе пришлось слушать ее целый вечер, как мне, ты бы понял, что женщина, которая способна говорить, не закрывая рта, не может быть в то же время человеком действия! Она была бы просто не в состоянии идти за мной молча, не разговаривая со мной громким голосом.

— Ну ладно, — приняв довод жены, сказал Томми. — Тебе лучше судить, Таппенс. Отбрасываем миссис Копли. Кто следующий?

— Эймос Перри. Человек, который живет в «Доме на канале». (Я буду называть его именно так, хотя у него масса других названий. Однако так он именовался с самого начала.) Муж доброй ведьмы. В нем есть что-то странное. Этот крупный, физически крепкий мужчина слаб умом, и у него достаточно силы, чтобы нанести удар по голове; у меня такое впечатление, что при известных обстоятельствах он сделает это охотно. Только я не могу понять, с какой стати он может захотеть напасть на меня. Мне он кажется более вероятной возможностью, чем мисс Блай, ведь она типичная хлопотунья, из тех, что верховодят в своем приходе и суют нос во все соседские дела. Вряд ли она способна причинить физический вред человеку, разве что под влиянием сильных эмоций. Ты знаешь, — продолжала она, слегка вздрогнув, — когда я познакомилась с Эймосом Перри, мне почему-то стало страшно. Он показывал мне сад. Я вдруг почувствовала, что не хотела бы вызвать его гнев или встретить его ночью в глухом месте. Мне показалось, что Эймос Перри вполне способен наброситься на человека, однако это случается с ним нечасто.

— Ну что же, будем считать, что Эймос Перри — номер один.

— А еще его жена, — задумчиво проговорила Таппенс. — Добрая ведьма. Она симпатичная и понравилась мне. Я не хочу, чтобы она оказалась той, кого мы ищем, я не думаю, что это она, но мне кажется, что она в чем-то замешана… В чем-то, что связано с этим домом. И это тоже важно, понимаешь? Мы ведь толком не знаем, что здесь самое главное, и я бы не удивилась, если бы оказалось, что все сосредоточено вокруг дома, что дом — это центральное звено. Картина… Ведь она имеет какое-то значение, верно, Томми? Мне кажется, что, несомненно, имеет.

— Да, — согласился Томми. — Она наверняка играет какую-то роль.

— Я приехала сюда, пытаясь найти миссис Ланкастер, однако здесь никто ничего о ней не знает. Я стала думать: а не потому ли миссис Ланкастер находится в опасности (я до сих пор считаю, что это так), что ей принадлежала эта картина? Сомневаюсь, что она жила когда-нибудь в Сэттон-Чанселоре, но она либо купила здесь эту картину, либо ее ей подарили. Эта картина что-то означает, иметь ее при себе опасно.

— Миссис Какао — миссис Моди — сказала тетушке Аде, что она увидела в «Солнечных горах» человека, причастного к преступной деятельности. Мне кажется, что эта преступная деятельность связана с картиной, с «Домом на канале» и с ребенком, который был там убит.

— Тетушке Аде очень нравилась эта картина, и миссис Ланкастер подарила ее ей. Возможно, она о ней рассказывала, говорила о том, как она к ней попала, кто ей ее дал и где находится этот дом.

— От миссис Моди избавились, потому что она узнала человека, который был связан с преступной деятельностью.

— Давай вспомним твой разговор с доктором Мерреем, — сказала Таппенс. — После того как он сообщил тебе о миссис Какао, он стал рассказывать о разных типах убийц, основываясь на примерах из жизни. О женщине, которая держала дом для престарелых, — я смутно вспоминаю, что читала об этом, хотя фамилии женщины припомнить не могу. Идея заключалась в том, что пациенты переводили на эту женщину все свои деньги, с тем чтобы счастливо жить в ее доме до самой смерти, не имея никаких забот. Они действительно были очень счастливы, вот только помирали не позже чем через год, мирно скончавшись во сне. Ее судили и признали виновной в убийстве, однако она не испытывала ни малейших угрызений совести, уверяла, что делала это исключительно по доброте душевной, из сострадания к бедненьким старушкам.

— Да, совершенно верно, — кивнул Томми. — Я тоже не помню имени этой женщины.

— Но это и неважно. И еще, — продолжала Таппенс, — он рассказывал о другом деле: о женщине, которая была или прислугой, или кухаркой, или домоправительницей, или экономкой. Она нанималась в разные семьи. Иногда там все было благополучно, но иногда вдруг случалось массовое отравление. Считалось, что это отравление пищей, со всеми соответствующими симптомами. Кто-то поправлялся.

— Она делала сандвичи для пикников, — подхватил Томми, — заворачивала их и укладывала в корзину. Такая милая и преданная женщина, и, когда случалось отравление, у нее находили те же симптомы, что и у других. Возможно, она их несколько преувеличивала. А потом она нанималась на другое место, в другой части Англии. Все это продолжалось несколько лет.

— Совершенно верно. И никто не мог понять, почему она это делала. Было ли это своеобразной манией или просто как-то вошло в привычку? Может быть, она таким образом развлекалась? Никто так никогда и не узнал. Она, по-видимому, не испытывала никакой неприязни к людям, причиной смерти которых была. Может быть, у нее с головой было не в порядке?

— Да, я думаю, это было именно так, — ответил Томми, — хотя вполне вероятно, что какой-нибудь заядлый психоаналитик если бы как следует поработал, то выяснил бы, что все дело в канарейке, которая жила в одном семействе в давно прошедшие времена, когда та женщина была ребенком, и которая напугала ее или сильно расстроила. Но как бы то ни было, результат был налицо. Третий случай самый странный из всех, — продолжал Томми. — Это была француженка. Женщина, которая безумно страдала, потеряв мужа и ребенка. Она была безутешна и в то же время милосердна, как ангел во плоти.

— Верно, — сказала Таппенс. — Я помню. Ее называли ангелом какой-то деревни. Не помню, как она называлась. Она ходила по соседям, когда они заболевали, и ухаживала за ними. В особенности она любила ходить в дома, где были больные дети. Она самоотверженно ухаживала за ними, но рано или поздно, после некоторого улучшения, им становилось хуже, и они умирали. Она плакала целыми днями, плакала на похоронах, и все говорили, что не знают никого, кто так много сделал для их ненаглядного ребенка.

— Зачем ты снова все это