Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

— Эти люди сделали Катилину тем, кем он стал. Без них он был бы ничем. Они предоставили ему голоса, деньги, помощь и защиту. Они говорили за него в сенате, в судах и на народных собраниях. Они прикрывали его, подкармливали его и даже снабжали оружием, необходимым для свержения правительства. — (В этом месте у меня отмечено, что из толпы вновь раздались громкие крики.) — До сегодняшнего дня, граждане, я не понимал, что мне пришлось столкнуться с двумя заговорами. Один из них я уничтожил, но за ним скрывался второй — и этот второй, внутренний заговор все еще существует. Римляне! Оглянитесь вокруг, и вы увидите, как он процветает! Это управление при помощи тайного совета и ужаса на наших улицах. Это управление при помощи незаконных способов и всеобщего подкупа. Боги, и вы обвиняете Гибриду в продажности? Да он беспомощен и беззащитен, как ребенок, по сравнению с Цезарем и его дружками! И сам этот суд — еще одно тому доказательство. Вы думаете, что Руф — единственный творец обвинения? Этот новичок в своем деле, который только что отрастил свою первую бороду? Какое заблуждение! Эти нападки, эти так называемые свидетельства, все они призваны опорочить не только Гибриду, но и меня — мое положение в обществе, мое консульство, то, что я всегда отстаивал. Люди, стоящие за Руфом, хотят разрушить наследие нашей республики ради своих извращенных целей. Но для того чтобы этого достичь — простите меня за хвастовство, я знаю за собой этот грех, — для этого им необходимо сначала уничтожить меня. Граждане, сегодня, в этот день и час, в этом суде, вы можете войти в историю. В том, что Гибрида совершал ошибки, я не сомневаюсь. Я с грустью соглашаюсь с тем, что он сам выпачкал себя в этих нечистотах. Но забудьте на минуту о его грехах, и вы увидите перед собой того человека, который вместе со мной боролся с чудовищем, угрожавшим нашему городу четыре года назад. Без его поддержки наемный убийца покончил бы со мной в самом начале моего консульского срока. Тогда он меня не бросил, а сейчас я не брошу его. Умоляю вас, оправдайте его, оставьте его в Риме, и с помощью наших древних богов мы вновь заставим воссиять свет свободы в городе наших предков!

Так говорил Цицерон, но, когда он сел на свое место, рукоплескания были очень жидкими — в основном слышался удивленный гомон. Я поискал глазами Бальба, однако тот уже исчез. Тогда я со своими записями подошел к Цицерону и поздравил его с сильной речью.

— Ты все записал? — спросил он и, когда я это подтвердил, велел мне сделать копию речи, как только мы придем домой, и спрятать ее в надежном месте. — Думаю, запись уже едет к Цезарю, — добавил хозяин. — Я видел, как Бальб записывал почти с той же скоростью, с какой я говорил. Мы должны быть уверены, что у нас есть точная запись — на тот случай, если этот вопрос поднимут в сенате.

Я не мог больше с ним говорить: претор распорядился, чтобы голосование началось немедленно. Я посмотрел на небо — была середина дня; жаркое солнце стояло в самом зените. Я вернулся на место и смотрел, как урна заполняется жетонами, переходя из рук в руки. Цицерон и Гибрида тоже наблюдали за этим, сидя рядом, слишком возбужденные, чтобы говорить. Я подумал о тех судах, на которых присутствовал, и о том, что все они заканчивались одним и тем же — томительным периодом ожидания. Наконец писцы закончили подсчет голосов и сообщили претору итоги. Он встал, и все последовали его примеру.

— Присяжных спросили, следует ли вынести Гаю Антонию Гибриде приговор по обвинению в государственной измене, совершенной во время его наместничества в Македонии. За осуждение проголосовало сорок семь присяжных, за оправдание — двенадцать. — Из толпы послышались крики одобрения. Гибрида повесил голову. Претор подождал, пока не установится тишина. — Поэтому Гай Антоний Гибрида навечно лишается всех своих прав на собственность и на гражданство, и с полуночи ему запрещено предоставлять кров и пищу в пределах Италии, ее городов и колоний. Любой, кто попытается это сделать, понесет такое же наказание. На этом суд закончен.

Цицерон проигрывал не так уж много судов, но, когда это случалось, не забывал поздравить каждого своего противника. Однако в тот день этого не произошло. Руф подошел, чтобы выразить соболезнования, но Цицерон намеренно повернулся к нему спиной, и я с удовольствием увидел, что молодой негодяй остался стоять с протянутой рукой, как законченный глупец. Пожав плечами, Руф удалился. Что касается Гибриды, тот был настроен философски.

— Что ж, — сказал он Цицерону, пока его не увели ликторы, — ты предупредил меня, откуда дует ветер. У меня отложено немного денег, на мой век хватит. Мне говорили, что южное побережье Галлии очень напоминает Неаполитанский залив. Поэтому не беспокойся обо мне, Цицерон. После твоей речи тебе стоит побеспокоиться о самом себе.

Часа через два, не позже, в нашем доме распахнулась дверь и появился крайне возбужденный Метелл Целер, потребовавший от меня провести его к хозяину. В это время Цицерон обедал вместе с Теренцией, а я все еще переписывал его речь. Но я понял, что дело не терпит отлагательств, и немедленно препроводил его к сенатору.

Цицерон растянулся на ложе, рассказывая Теренции, чем завершился суд над Гибридой, когда Целер влетел в комнату и прервал его:

— Что ты сегодня сказал о Цезаре в суде?

— Здравствуй, Целер. Правду, и больше ничего. Присоединишься к нам?

— По-видимому, это была опасная правда — Гай замышляет страшную месть.

— Да неужели? — ответил Цицерон, пытаясь выглядеть невозмутимым. — И как же меня накажут?

— Пока мы с тобой разговариваем, он в сенате превращает эту свинью, моего брата, в плебея!

— Нет, нет. — Цицерон выпрямился так резко, что перевернул бокал. — Этого не может быть. Цезарь и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь Клавдию, — только не после того, что Клавдий сделал с его женой.

— Ошибаешься. Именно это он делает сейчас.

— А ты откуда знаешь?

— Моя собственная очаровательная жена с удовольствием рассказала мне об этом.

— Как такое вообще возможно?

— Ты забываешь о том, что Цезарь — верховный понтифик. Он срочно созвал куриальное собрание, чтобы оно одобрило усыновление.

— И это законно? — вмешалась в разговор Теренция.

— С каких пор законность хоть что-нибудь значит, — горько произнес Цицерон, — когда дело касается Цезаря? — Он стал быстро тереть свой лоб, будто это помогало ему в поисках решения. — Что, если