Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

всегда сопровождающая несчастье. Личный слуга Целера, которого я неплохо знал, встретил меня со слезами на глазах и сказал, что вчера у его хозяина начались страшные боли и, хотя врачи не пришли к согласию относительно недуга, все считали, что он может привести к смерти. Мне самому стало нехорошо, и я упросил его пойти к Целеру и узнать, не хочет ли тот передать что-нибудь Цицерону, ждущему его у себя. Слуга ушел и вернулся с единственным словом, которое смог произнести Целер: «Приходи!»

Я бросился назад. Когда я вошел в таблинум, все головы повернулись в мою сторону, — сенаторы подумали, что пришел Целер. Я вызвал Цицерона, и собравшиеся стали выказывать нетерпение.

— Что это еще за игры? — зло прошептал хозяин, выходя ко мне в атриум. Было видно, что он еле сдерживает себя. — Где Целер?

— Смертельно болен, — ответил я. — Возможно, умирает. Он хочет, чтобы ты немедленно пришел.

Бедный Цицерон. Для него это был настоящий удар. Казалось, он даже пошатнулся. Не говоря ни слова, мы немедленно направились в дом Целера; там уже ждал слуга, проводивший нас на хозяйскую половину. Я никогда не забуду мрачных переходов с тусклыми свечами, заполненных запахом благовоний, которые жгли для того, чтобы отбить тяжелый запах рвоты и человеческих испражнений. Врачи, вызванные во множестве, преградили вход в спальню. Все они тихо переговаривались на греческом языке. Нам пришлось проталкиваться вперед. В спальне было удушающе жарко и темно. Цицерону даже пришлось взять лампу и поднести ее к ложу, на котором лежал сенатор. Тот был обнажен, не считая бинтов там, где ему пускали кровь. Десятки пиявок облепили руки и внутренние части ног. На губах виднелась черная пена: позже я узнал, что ему давали древесный уголь, по предложению какого-то отчаянного целителя. Из-за сильных припадков его привязали к кровати.

— Целер, — сказал Цицерон нежным голосом, — мой дорогой друг. Кто это с тобой сделал?

И хозяин опустился на колени рядом с ложем больного. Услышав голос Цицерона, Целер повернул к нему голову и попытался что-то сказать, однако из горла вырвалось только бульканье. После этого он сдался. Глаза его закрылись и больше уже не открывались.

Цицерон немного подождал, а потом стал задавать вопросы врачам. Как и все лекари, они не соглашались друг с другом ни в чем, кроме одного: никто из них не видел, чтобы болезнь так быстро уносила здорового человека.

— Болезнь? — с недоверием спросил Цицерон. — А вы не думаете, что его отравили?

Отравили? Врачи не смели произнести само это слово. Нет-нет — разрушительная болезнь; возможно, какая-то зараза, укус змеи, все, что угодно, но не отравление. Одна мысль о нем была слишком невероятной, чтобы ее обсуждать. А кроме того, кому могло прийти в голову отравить благородного Целера?

Цицерон не стал спорить. Впоследствии он никогда не сомневался, что Целера убили, хотя и не был уверен, что приложил к этому руку Цезарь, или Клавдий, или они оба. Правда до сих пор никому не известна. Однако Цицерон знал наверняка, кто именно дал Целеру смертельную дозу яда: когда мы покидали дом смерти, то столкнулись с Клодией, сопровождаемой — как ни странно — Целием. Оба мгновенно натянули на свои лица маски горя, но за минуту до этого, очевидно, весело смеялись; и хотя они шли на некотором расстоянии друг от друга, было понятно, что перед нами любовники.

XVIII

Погребальный костер Целера зажгли на форуме, в знак признания его заслуг перед Римом. Его лицо было спокойным, а черный от угля рот — тщательно вымытым. На церемонии присутствовали Цезарь и все члены сената. Клодия великолепно выглядела в траурных одеждах и, как безутешная вдова, заливалась слезами. После сожжения прах Целера поместили в семейный мавзолей, а Цицерон погрузился в глубокую печаль. Он чувствовал, что все его надежды остановить Цезаря умерли вместе с Целером.

Видя отчаяние мужа, Теренция настояла на смене обстановки. Цицерон купил новый дом на побережье, в Анции, всего в полутора днях пути от Рима, куда семья и направилась с началом весенних каникул. По пути туда мы оказались недалеко от Солония, где у Клавдиев было громадное загородное поместье. Говорили, что там, за высокими желтыми стенами, Клодий и Клодия держали семейный совет вместе с другими братьями и сестрами.

— Все шестеро собрались в одном месте, — заметил Цицерон, когда мы проезжали мимо, — как выводок щенков — проклятый выводок! Только представь себе, как они кувыркаются друг с другом в постели и замышляют мое уничтожение.

Я не стал возражать ему, хотя трудно было представить тупоголовых старших братьев, Аппия и Гая, принимающих участие в таком разврате.

В Анции стояла ужасная погода, ветер с моря приносил дождевые заряды. Несмотря на это, Цицерон сидел на террасе, созерцал грозные волны на сером горизонте и пытался найти выход из ловушки. Когда прошло два или три дня и голова его прояснилась, он перебрался в библиотеку.

— Скажи мне, Тирон, каким оружием я располагаю? — спросил меня хозяин и сам же ответил на свой вопрос: — Только этим. — Он показал на полки с рукописями. — Словами. У Цезаря и Помпея есть их легионы, у Красса — деньги, у Клодия — дружки на улицах Рима. Мои легионеры — это мои слова. Мой язык вознес меня, он же меня и спасет.

И мы начали работу над трудом, который он назвал «Тайная история моего консульства», — своим четвертым и окончательным жизнеописанием, которое, безусловно, стало самым правдивым. Он собирался положить эту книгу в основу своей защиты, если бы вдруг предстал перед судом. Труд так и не опубликовали; многое из него я включил в эти воспоминания. В нем Цицерон подробно разобрал отношения между Цезарем и Катилиной; показал, как Красс защищал Катилину, снабжал деньгами и, наконец, предал его; поведал о том, как Помпей использовал своих подчиненных, чтобы продлить неустойчивое положение, желая иметь вескую причину вернуться в Рим во главе войска. Чтобы написать все это, нам понадобилось две недели, и, когда мы закончили, я сделал копию книги. После завершения работы каждый свиток папируса был завернут в чистую льняную ткань, после этого — в промасленную материю, а потом помещен в амфору, тщательно залитую воском. Однажды рано утром, пока все еще спали, мы с Цицероном отнесли амфору в ближайшую рощу и зарыли между грабом и ясенем.

— Если со мной что-нибудь случится, — пояснил Цицерон, — выкопай ее и передай Теренции. Пусть распоряжается ею по своему усмотрению.

По его мнению, он мог избежать суда, только если