Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

должны были происходить на самом комиции, прямо перед зданием сената. Полукруглые ступени ростр, похожие на амфитеатр, были отгорожены для размещения судей и присяжных, и перед ними уже собралась большая толпа зевак, жаждавших услышать, как великий оратор будет защищать своего клиента, чья вина была очевидна для всех.

— Ну что же, Тирон, — тихо сказал мне Цицерон, когда я открыл свой футляр для свитков и достал его заметки, — вот доказательство, что и у богов есть чувство юмора: именно здесь мне приходится защищать этого негодяя! — Он повернулся и улыбнулся Гибриде, который с трудом взбирался на помост. — Доброе утро, Гибрида. Надеюсь, ты сдержал свое обещание и не пил вина за завтраком? Сегодня нам надо мыслить ясно и трезво!

— Конечно, — ответил Гибрида, однако по тому, как он взбирался на ступени, и по его неразборчивой речи было видно, что полностью воздержаться ему не удалось.

Кроме меня и всегдашних писцов, Цицерон привел на суд в помощь себе своего зятя Фруги. В отличие от Цицерона, Руф появился один, и, когда я увидел его идущим к нам через комиций в сопровождении одного письмоводителя, у меня исчезла последняя слабая надежда на благоприятный исход дела. Руфу не было еще и двадцати трех лет, и он только что вернулся из Африки, где провел год на службе у наместника. Уехал он туда мальчиком, а вернулся мужчиной, и я понял, что резкое различие между этим загорелым, высоким обвинителем и толстым, опухшим Гибридой стоило последнему десятка голосов присяжных еще до того, как начался суд. Цицерон также проигрывал от сравнения с ним. Он был в два раза старше Руфа, подошедшего, чтобы пожать руку своему противнику и пожелать ему удачи, и выглядел сутулым и потасканным. На стене бань можно было бы поместить объявление об этом суде: «Молодость против Старости». Далее полукругом расположились шестьдесят присяжных, а претор, высокомерный Корнелий Лентул Клодиан, уселся в судейское кресло между обвинителем и защитником.

Первым выступал Руф. Как мы скоро поняли, он был гораздо более внимательным учеником Цицерона, чем можно было предположить. Свое обвинение Руф разделил на пять частей: первое — Гибрида сосредоточил все свои усилия на выкачивании из Македонии денег для собственных нужд; второе — деньги, которые должны были идти его солдатам, были присвоены им; третье — он не исполнил свой начальнический долг во время похода к берегам Черного моря для замирения взбунтовавшихся племен; четвертое — он показал себя трусом на поле битвы, сбежав от врага; пятое — из-за его неумелых действий империя потеряла земли вокруг Гистрии, в нижнем течении Данубия.

Руф вещал со смесью священного негодования и убийственной насмешки, достойной самого мастера в его лучшие годы. Особенно хорошо я запомнил яркое описание того, как Гибрида нарушил свой долг утром перед битвой с бунтовщиками.

— Этого человека нашли пьяным до бесчувствия, — рассказывал Руф, прохаживаясь за спиной Гибриды и указывая на него пальцем, словно тот был выставленной напоказ диковиной, — храпящим во всю силу своих легких и временами икающим, а уважаемые женщины, проживавшие вместе с ним, раскинулись в вольных позах на кушетках или на полу. Полумертвые от ужаса, знавшие, что враг близко, они тормошили Гибриду, звали его по имени и пытались усадить, но тщетно; некоторые шептали ему на ухо непристойности; одна или две залепили пару звонких пощечин. Он узнал их голоса и почувствовал прикосновения, поэтому попытался обнять ближайшую к себе. Наместник был слишком возбужден, чтобы спать, и слишком пьян, чтобы бодрствовать: хмельной, едва проснувшийся, он попал в руки своих центурионов и любовниц.

Обращаю ваше внимание на то, что Руф говорил без каких-либо записей, по памяти. Одного этого случая было достаточно для приговора. Но главные свидетели обвинения — несколько начальников Гибриды, пара его любовниц и заведующий войсковым хозяйством — подлили масла в огонь. В конце дня Цицерон поздравил Руфа с блестящим выступлением, а вечером честно предложил своему помрачневшему клиенту продать недвижимость в Риме за любые деньги и купить на них драгоценности, которые легко взять с собой в изгнание.

— Ты должен приготовиться к худшему.

Я не буду описывать все подробности. Скажу только, что, хотя Цицерон использовал все свое умение, стараясь разрушить обвинения Руфа, у него ничего не вышло, а свидетели, которых представил Гибрида, были очень ненадежными — в основном его старые собутыльники или чиновники, которых он подкупил. К концу четвертого дня неясным остался только один вопрос: должен ли Цицерон вызвать Гибриду для дачи показаний, в слабой надежде разжалобить присяжных, или Гибриде надо смириться с поражением и тихо покинуть Рим до вынесения приговора, избежав позора быть вышвырнутым из города? Цицерон пригласил Гибриду в библиотеку, чтобы принять совместное решение.

— Как ты считаешь, что я должен сделать? — спросил Гибрида.

— На твоем месте я бы уехал, — ответил Цицерон, жаждавший положить конец собственным мучениям. — Боюсь, твои показания только ухудшат положение. Зачем доставлять Руфу такое удовольствие?

При этих словах Гибрида сломался.

— Что я сделал этому молодому человеку, почему он хочет уничтожить меня таким способом?

И он залился слезами жалости к самому себе.

— Послушай, Гибрида, возьми себя в руки и вспомни своих великих предков. — Цицерон похлопал его по колену. — Здесь нет ничего личного. Это просто умный молодой человек из провинции, весьма честолюбивый. Он во многом похож на меня в его возрасте. К сожалению, ты дал ему прекрасную возможность прославиться, так же как Веррес дал ее мне.

— Будь он проклят! — неожиданно произнес Гибрида, выпрямляясь. — Я дам показания.

— Ты уверен в этом? Перекрестный допрос — не шутка.

— Ты согласился меня защищать, — сказал Гибрида, демонстрируя свой былой боевой дух. — Так давай же выстраивать защиту.

— Очень хорошо, — сказал Цицерон, с трудом скрывая разочарование. — В этом случае мы должны отрепетировать твои показания, а это займет время. Тирон, принеси-ка сенатору вина.

— Нет, — твердо отказался Гибрида. — Сегодня обойдемся без вина. Я пил всю свою публичную жизнь и хочу закончить ее трезвым.

Мы работали до поздней ночи, репетируя вопросы Цицерона и ответы Гибриды. После этого Цицерон взял на себя роль Руфа: он задавал бывшему сотоварищу самые неприятные вопросы, которые приходили ему в голову, и помогал тому находить наилучшие для него ответы. Я был удивлен, как быстро Гибрида все схватывал. Оба легли в полночь — Гибрида остался ночевать у нас — и встали на рассвете, чтобы продолжить свое занятие. Позже, когда мы вместе шли на суд — Гибрида со слугами впереди, — Цицерон сказал мне:

— Я начинаю понимать, почему он достиг таких высот. Если бы