Смута - Ник Перумов

— Может, — кивнул Жадов. — Если там тоже не побросают винтари да не разбегутся.

— Рабочие дивизии не разбегутся, — твёрдо начал было Яша и вдруг осёкся. — Ой, нет, что я. В Харькове-то разбежались. Сперва дрались, а потом разошлись, как стало ясно, что город всё.

— Вот их небось и перевешали всех, — мрачно бросил Михаил.

— Не знаю, врать не буду, — честно признался Апфельберг. — В общем, Михайло, ты командуешь, тебе решать, но я б на восток отходил, а потом к югу б сворачивал. Мосты в Кашире наши, пешим маршем до станции Озеры всего ничего пройти, а там, если чугунка, как в народе говорят, действует, и до Рязани доберёмся. А это были тылы Егорова.

— Так и сделаем, — Жадов поднялся. Слава Богу, хоть что-то можно делать, заглушить этот страшный набат в голове — «всё кончено… кончено… кончено…»

Даша что-то шепнула Якову на ухо, поднялась, вышла следом за Жадовым.

— Михайло… ты на Рязань не шибко надейся-то.

— Это ещё почему?

— Да потому. Баба я, а слышу-то многое, что в сотнях гутарят.

— В каких «сотнях»?

— Ох, прости, это я по донской привычке нашей. В ротах, значит, бойцы, словом. Все уж знают, что Москва под белыми.

— Язык бы болтунам повыдергать, — в бессильной ярости прорычал Жадов.

— А чего ты хотел, Михайло? За новую жисть народ честно бился. Иные и впрямь головы сложить готовы. А иные — так нет. Про семьи думают, про жён да детишек. Про родителей старых. Это на Дону у нас круг казачий про сирот думает, да про стариков, что сыновей лишились. Научились, за столько-то войн. А остальные?..

И вот надо было б гаркнуть что-то вроде: «молчи, мол, баба глупая! Волос длинен, да ум короток!» — ан не гаркается.

— С Каширы-то уйдём, то дело нехитрое, — продолжала Даша. — Делать тут и впрямь нечего. Ни припасов, ничего. В Коломне-то получше должно быть. Да только…

— Чего «только»? — мрачно буркнул Жадов.

— Как бы белые и туда первее нас не добрались бы.

— Типун тебе на язык, — только и нашёлся Михаил. Махнул рукой и пошёл отдавать распоряжения.

Это было удивительно. Это было… пьяняще, именно пьяняще без «зелена вина», как спели б в былинах. Москва больше не стреляла. Всё кончилось, словно кто-то невидимый отдал команду, и вот уже поплыл над городом малиновый звон сорока сороков.

Колокола зазвонили, все разом, точно звонари только и ждали, и были готовы, и бросились вверх по узким лесенкам на колокольни.

Красные отступали на север. Каланчёвская площадь и все три вокзала на ней были уже заняты добровольцами, охрана из мобилизованных без особых сожалений побросала винтовки.

— Идите домой! — крикнул им Две Мишени, взобравшись (не без помощи бывших кадет и Ирины Ивановны) на случившуюся рядом телегу. — По домам ступайте! Всё, война ваша кончилась! Государь и землю даёт, и волю! Кого красные загребли да воевать заставили — всем полное прощение! Государь в Москве днями будет, новый Манифест огласит!

Аристова слушали. Белые и красные, стояли рядом, у какого-то совсем молодого красноармейца с соломенными растрепанными волосами и курносым веснушчатым лицом никто даже не отобрал винтовку. Парень огляделся и аккуратно, с крестьянской хозяйственностью, прислонил её к вокзальной стене.

— Конец смуте великой настаёт! — продолжал Аристов. — Жизнь новая начинается, люди русские, народ православный! Хватит, навоевались! Надавали друг друг тумаков, головы поразбивали — хватит! Охрана, слушай мою команду! Воль-но! Разой-дись! По домам — шагом марш!

— Э, погоди, господин полковник, — вдруг выступил немолодой кряжистый солдат с окладистой, диакоту впору, бородой. У него винтовка висела на плече, но стволом вниз. — По домам — это ты хорошо сказал. А жрать нам что? А добираться как? Об этом-то ты подумал, твоё благородие? И что там с землёй-то, и с волей — как? Землю, что под барами — нам отдадут?

— Отдадут, — без колебаний ответил Две Мишени. — Да только по России той земли осталось — с гулькин нос. И, вот скажи мне, солдат — в деревне у тебя землицы, почитай, у мужиков мало?

— Мало, — согласился бородач. — А откуда ей взяться-то? Едоков-то всё больше!

— Верно. А ты слышал, братец, что в Сибири земли дают столько, сколько вспахать сумеешь?

— Слышал, — недовольно ответил солдат. — Да только чего это мы из мест родных уезжать должны?

— Не должны, — согласился Аристов. — Кто захочет, тот поедет, с подъёмными и прочим. Просто у бар-то земли тоже не осталось. Попродавали, закладывали-перезакладывали, да ни с чем и остались. Но ты, братец, коль мне не веришь, оставайся! Вот в нашем Александровском полку и оставайся, кашей поделимся. Государя дождись, его слово послушай.

— А что, и послушаем! — вдруг задорно выкрикнул курносый парень. Деловито закинул винтовку на плечо, по примеру пожилого бородача — стволом вниз. — Коль меня ещё примете, тож останусь!

— Примем, пример! Ирина Ивановна, записывайте!..

С юга в Москву вливались всё новые и новые добровольческие части. То, что ещё совсем недавно было «Ударной группой Южного фронта», откатывалось на северо-запад, однако там уже совсем близок был польский фронт, где, опомнившись, противник вновь попытался продвинуться вперёд, на сей раз по всем правилам.

Под Минском им это удалось.

— Всё осуществляется согласно вашим указаниям, Лев Давидович. Мы отступаем последними, сапёрный поезд, следующий сразу за нами, подрывает все мосты.

— Прекрасно, товарищ Лацис, прекрасно. Нас не догонят.

— Никак нет, товарищ Троцкий.

— И все мои указания по созданию тайников выполнены?

— Разумеется, Лев Давидович. Золото в монетах, драгоценные камни, иные активы.

— Великолепно. Надо быть готовыми… ко всяким неожиданностям.

— Право слово, не очень понимаю вас, Лев Давидович. Мы прочно удерживаем Петербург. Обстановка спокойная. Флот, форты Кронштадта и береговые батареи на нашей стороне. Если наладить линию снабжения хоть из той же Финляндии или из Швеции, держаться можно сколь угодно долго.

— Чем вы будете расплачиваться за это снабжение в долгосрочной перспективе, дорогой Ян Фридрихович, м-м? На какое-то время хватит остатков золота, а потом?

— Потом народ поймёт, увидит, каково это опять жить под царским гнётом, и…

— Не повторяйте дурака Кобу. Это его идеи, он их продвигал на последнем ЦК, мне доложили. Увы, в царской свите нашлись неглупые люди, надоумили… его свергнутое величество повторил, считай, эсеровскую программу. Это выбило у нас некоторые козыри…

— Но крестьян же наверняка обманут, Лев Давидович!

— Возможно. Но готовыми нам следует быть к обоим вариантам. В том числе и к тому, что не обманут.

— И что же тогда?

— Капитализм, мой дорогой Ян, не изменит свою природу. Он может пойти на временные уступки, но не более. Сейчас наша задача — сохранить партию, её боевые ячейки, актив!..

— Но ведь Сталин предлагает то же самое…

— Коба думает,