Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Донесения из-за линии фронте Боков тоже получал — по закрытому списку, знал, что там творится. Ни тебе «продзатруднений», ничего. А всё почему? — потому что свобода торговли. Нет, у него-то самого паёк был хороший, а у остальных? В отличие от других, Тимофей Степанович не злорадствовал, видя выгнанных на непосильные работы стариков в генеральских шинелях и женщин в добротных пальто.
И сейчас он пошёл против воли ЦК, прекрасно понимая, чем ему это грозит. Василисе он всё рассказал — как принято было меж ними уже три десятка лет. Она, конечно, сперва заахала, заохала, а потом обняла:
— Молодец ты у меня, Степаныч! Иначе б и не сделал. Только теперь что же, бежать нам надобно? За Машутку с Дуняшей боюсь, не за себя…
— Вам — бежать, — кивнул Боков. — Вот, гляди — верные люди вас выведут, в карельских лесах укроют…
И сейчас, оставшись один, ощущал он только странное спокойствие, даже умиротворённость. Что нужно, он сделал. А к стенке… это мы ещё посмотрим, кто кого к стенке поставит.
Сводку о прорыве фронта на Оке, о том, что эшелоны белых идут к Москве и будут там самое позднее к вечеру, он получил, прочитал, аккуратно расписался в журнале курьера.
А потом начал действовать.
Летит вперёд бронепоезд, оставив позади очередной подрыв рельсов. Исправили быстро; закладывали заряд наспех, неумело, да и шашка была слабой. Мелькают подмосковные станции, нарядные пряничные домики вокзалов, оно и понятно — сюда выбирается на лето из города чистая публика, снимая дачи.
«Единая Россiя» набрала ход, гонит вперёд, александровцы облепили бронеплощадки, выбрались на крыши, и никакие приказы не способны сейчас загнать их внутрь.
Мелькают станции. Шарапова Охота, Лопасня, Столбовая, Гривно, Подольск…
У Подольска бронепоезд обстреляли из винтовок. Не попали ни в кого, несколько артиллерийских гранат в ответ — и вот уже взяты стрелки, взят вокзал и, не задерживаясь — дальше, дальше, стоило показаться передовому эшелону дроздовцев.
Другие части, корниловцы, деникинцы удерживают сейчас фланги, расширяя горловину прорыва. А они, александровцы, первая государева рота, идёт напрямую в Москву. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Кончились стратегии и тактики, теперь только одно — буря и натиск, по-суворовски!
Трепещет и бьётся на ветру бело-сине-красный и соболино-золотисто-серебристый флаги.
Севка Воротников вдруг негромко запевает, не в силах сдержаться:
— Русь великая воскреснет,
Нашей верою горя,
И услышат эту песню
Стены древнего Кремля!
— Погоди! — останавливает его Фёдор. — Не у Кремля пока ещё!..
Севка послушно умолкает.
Щербинка. Бутово. Дачное Царицыно.
Остаются позади утопающие в зелени домики московских предместий, церковь, перед ней священник, успевший сбежаться народ — батюшка крестит-благословляет бронепоезд, народ тоже.
И вот он — Курский вокзал, и тут начинается настоящая работа.
Рядом с ним выкачена на прямую наводку батарея. Первый же снаряд попадает в головой броневагон «Единой Россiи», прошивает броню, но, к счастью, не взрывается; бронепоезд тормозит, головное орудие отвечает, тяжёлый морской снаряд взрывается прямо среди выкаченных вперёд трёхдюймовок.
Александровцы уже привычно разворачиваются в цепь. Фёдор Солонов так же привычно прикладывается к оптическому прицелу; его дело сейчас — не штыковая, но командиры и наводчики противника.
Вот — мелькнула фигура в чёрном среди серо-зелёного; палец тотчас жмёт на спуск и фигура, сломавшись, падает ничком.
Оживает пулмёт, однако укрыт он плохо, и Феде вновь удаётся поймать стрелка в перекрестье; пулемёт умолкает, а второй номер вдруг решает, что своя рубашка ближе к телу.
Александровцы вновь поднимаются в атаку, их уже невозможно остановить. Некий краском пытается увлечь своих в штыковую, падает, грудью поймав пулю прапорщика Солонова.
Площадь перед вокзалом стремительно пустела, народ разбегался кто куда; александровцы прокатились от тупиков и пакгаузов прямо к платформам, орудийная прислуга разбегалась.
Что-то надломилось у красных. Словно они сами уже не верили, что отстоят Москву…
Медлить было нельзя, и александровцы устремились московскими улочками прямо к её сердцу — Кремлю.
По Земляному Валу, по Воронцову Полю, Хитровка, Солянка…
Они бежали, не чуя под собой ног и не ведая усталости. Кремль был совсем рядом, а ещё — совсем рядом была Лубянская площадь, где в здании страхового общества «Россия» устроилось московское отделение ВЧК.
Двухэтажная Москва, множество окон заколочены, над иными — копоть давно отпылавшего пожара. Лавки закрыты, заброшены, вывески многие сорваны, валяются на земле, но куда больше просто исчезло — скорее всего, просто сгорели в печках зимой пятнадцатого года…
Другие колонны их и дроздовского полков должны были зайти на Лубянскую площадь другой дорогой; и тут впереди них, возле самой Лубянки, вдруг раздалась множественная стрельба, вдруг перекрытая яростным «ура!», да таким, что Феде такого не доводилось слышать ещё ни в одной атаке.
Две Мишени, хоть и бодрившийся после харьковской раны, бегать, само собой, не мог, и так получилось, что первую роту александровцев вывел к Лубянке никто иной, как Фёдор Солонов.
— Товарищ нарком… Лев Давидович… Они уже здесь…
— Отлично, товарищ Лацис. Всё идёт в полном соответствии с моим планом. Дивизия из бывших гвардейцев на позициях? Личный состав проинструктирован о судьбе, ожидающей их семьи?
— Так точно, товарищ нарком.
— Резервные части в готовности? Рубеж атаки занят?
— Занят, Лев Давидович.
— Прекрасно. Отдавайте приказ, Ян Фридрихович.
— Эй, господа, это что ещё такое?!
Лубянскую площадь перегораживали баррикады. Входы в здание ЧК прикрыты брустверами из мешков с песком; окна заложены тоже, в каждом подготовлена бойница.
И одновременно за спиной у александровцев стали распахиваться ворота и двери московских домов, лавок и даже храмов; и оттуда молча вываливалась толпа плохо одетых людей, в каких-то грязных лохмотьях, раньше, наверное, бывших армейскими шинелями; в руках винтовки со штыками.
Они повалили на александровцев с отчаянием обречённых; кто-то из них попытался свернуть, скрыться и вдруг упал, потому что откуда-то из-за спин в него ударила короткая очередь.
— Это же… гвардия! — вдруг крикнул кто-то из алесандровцев.
И тотчас вспыхнула пальба им прямо в лица.
Засада!.. Западня, ловушка, капкан!..
Фёдор метнулся к стенам, вскинул винтовку, почти не целях, выстрелил — слишком далеко высунувшийся пулемётчик красных опрокинулся, скатился с баррикады.
Стоять на месте — смерть, и александровцы сделали то единственное, что могли и что
