Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Александровцам не досталось и нескольких часов передышки. Едва Ирина Ивановна переписала всех красноармейцев, что решили остаться в первопрестольной, как на площадь прискакал взмыленный вестовой на столь же взмыленном коне.
Две Мишени разорвал пакет, прочитал, брови его сдвинулись.
— Александровцы! Слушай мою команду! Получен приказ… становись!
…Записавшимся бывшим красным бойцам второпях оставляли что-то вроде «мандатов», делились пайком. Федор без колебаний разломил краюху хлеба, протянул половину курносому парню, своему ровестнику.
— Спасибо, — искренне сказал тот.
— Да не за что… — Федор неловко развёл руками.
— Эх, и чего бились, народу сколь положили зазря, — вдруг вздохнул курносый. — Вот сделали б, как сейчас, сразу — так и никакой войны б не было!
— Всё в руце Божией, — только и смог сказать Фёдор, чувствуя правоту парня. — Вот теперь есть всё. И стрелять друг в друга не надо.
Парень кивнул.
— С Богом, тов… то есть господин прапорщик. Вот те крест, от сердца говорю!
— А что в «товарище» плохого? — встрял Севка. — Вот мы все тут — товарищи. Как же иначе?
— Вот и я мыслю, ничего, — согласился курносый. — А вот ещё…
Кто знает, до чего ещё договорились и в чём бы ещё согласились прапорщик-доброволец и мобилизованный в Красную армию крестьянский сын, но уже александровцы строились посреди площади, которая спустя некоторое время и в другом потоке реальности станет прозываться «площадью Трёх вокзалов»; казалось диким, странным и удивительным, что они могут вот так, в городе, что только что был вражьей цитаделью — строиться в шеренги, слушая боевой приказ, и не скрываться, и не прятаться, и все как-то словно вдруг, сразу и до конца, поверили, что здесь, в Москве — всё кончилось.
И да, красные бойцы спокойно стояли, многие так и оставшись с винтовками, смотрели и слушали…
…Они опять грузились в эшелоны. Те красные, что остались верны своему правительству в Петербурге, взорвали на вокзале и дальше по главному ходу всё, что могли; Александровский полк грузился на Курском вокзале.
— Петербургскую линию они разнесли основательно, — объяснял Две Мишени на передней площадке «Единой Россiи», — пойдём через Ржев и Великие Луки, а там видно будет. Питер мы им не оставим!
…До Озеров жадовский отряд тащился два полных дня — глухими приокскими лесами, узкими дорогами, больше напоминавшими звериные тропы. Тащили раненых, волокли имущество. Отряд поуменьшился в числе — иные бойцы, узнав последние новости, решили по-тихому исчезнуть, благо сделать это тут было нетрудно.
Жадов не обращал внимания. И сам старался ни о чём не думать, кроме лишь самого непосредственного — вывести его бойцов живыми. А там видно будет.
Коломна встретила их тишиной и благолепием. Сновал по улицам народ, торговал рынок — что уже заставило Жадова насторожиться. Свободная торговля? Что, белые уже и сюда явились?!
Даша вызвалась сходить на разведку.
— Кто меня, бабу, заподозрит?..
И пошла, бесстрашная.
Отряд ждал её далеко за окраиной, у опушки леса. В бинокль с вершины дерева Жадов хорошо видел всё — и неспешно ползущие по улицам телеги, и собравшихся на рынке людей, что-то бойко покупавших и продававших; а вот красноармейцев в форме заметно совсем не было.
…Часа через два Даша вернулась. Надо сказать, что, завидев её, Жадов вдруг понял, что радуется, и не просто лишь тому, что с опасного дела вернулся его боец.
Шла она, низко опустив голову в цветастом платке. В руке что-то белело, что-то плотно сжатое.
— Ну?! — Жадов не выдержал, схватил её при всех за плечи.
Даша вздохнула, аккуратно отстранилась.
— Красных в Коломне нет. И этих… партийцев ваших тоже нет. Все ушли.
— Куда?
— А нечистый знает, — отмахнулась Даша. — Народ радуется. Мол, торговать снова можно. На рынок все и потянулись. Деньги старые, царские снова в ходу.
— Вот жеж ты!.. — не выдержал Жадов. — Дело говори!
Даша терпеливо, понимающе, даже как-то снисходительно улыбнулась.
— На-ко вот, Михайло. Только что привезли. На станции раздавали.
— Откуда привезли? Кто привёз? На чём привёз?!
— Из Москвы. Офицеры. На поезде, — самым невинным тоном отрапортовала Дарья. — Да ты читай, читай, чего на меня-то зыркать?
Жадов взглянул на бумагу.
Так, так…
«Божию Милостью… МЫ, Александр Третий, Император и Самодержец… так, так… Великий Князь Финляндский… и прочая…
Объявляем всем верным Нашим подданным… Богу, в неисповедимых судьбах Его… угодно было даровать Нам и всем верным Нашим… одоление над губительной смутой… Москва, первопрестольный град Наш, освобождён войсками Нашими… Повсюду мятежники складывают оружие… Лишь один Петербург ещё пребывает во пленении недостойных извергов из верного народа Нашего… Час освобождения столицы Нашей близится, но уже сейчас, во древней Москве, на ступенях священных соборов её… Мы заявляем народу Нашему, что земля пребудет во владении тех, кто её обрабатывает и давняя несправедливость та будет изжита навек, как при почившем в бозе родителе Нашем не свирепостью уложений, но благостью и кротостью свершено было великое дело освобождения крепостных крестьян. И потому обращаем Мы призыв Наш к ещё сражающимся отрядам впавших в разбойное прельщение подданых Наших — оставить сиё позорное дело и разойтись по домам. Словом Нашим и Манифестом сим Мы подтверждаем, что прощён будет всякий бунтовщик, пусть даже и предводительствующий частями их, коль сложит оружие и вернётся сейчас к мирной жизни. Лишь те, кто возглавлял смуту, не могут быть прощены…»
Жадов уронил руки. Ну всё, конец. Скрывать это бесполезно, люди и так узнают. И… разойдутся.
А они с Яшкой куда? И Дарья… Ей-то каково? Она ведь «с комиссаром спуталась», ей дома жизни не будет…
— Товарищи… — слова застревали у Жадова в горле. — Товарищи мои! Москва сдана. По городам читают царский манифест. От вас скрывать ничего не стану. Дело наше дрянь. Не знаю, кто будет сражаться, кто нет, но… — он обвёл взглядом мрачные лица, — но я — буду! Как решили сперва, буду пробиваться к Егорову, к Рязани. А там… — он махнул рукой, — там увидим. Но, кто хочет уйти — тот пусть уходит. Слова дурного не скажу. Кто со мной, товарищи?
Отряд Жадова стоял безо всякого строя,
