Политическая биография Сталина - Николай Капченко

На том же конгрессе Коминтерна он следующим образом развивал свою мысль: «После того как я подчеркнул, что мы уже в 1918 году рассматривали государственный капитализм как возможную линию отступления, я перехожу к результатам нашей новой экономической политики. Я повторяю: тогда это была еще очень смутная идея, но в 1921 году, после того как мы преодолели важнейший этап Гражданской войны, и преодолели победоносно, мы наткнулись на большой, — я полагаю, на самый большой, — внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство не только значительной части крестьянства, но и рабочих. Это было в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства, не сознательно, а инстинктивно, по настроению были против нас. Чем было вызвано это своеобразное, и для нас, разумеется, очень неприятное, положение? Причина была та, что мы в своем экономическом наступлении слишком далеко продвинулись вперед, что мы не обеспечили себе достаточной базы, что массы почувствовали то, чего мы тогда еще не умели сознательно формулировать, но что и мы вскоре, через несколько недель, признали, а именно: что непосредственный переход к чисто социалистическим формам, к чисто социалистическому распределению превышает наши наличные силы и что если мы окажемся не в состоянии произвести отступление так, чтобы ограничиться более легкими задачами, то нам угрожает гибель. Кризис начался, мне кажется, в феврале 1921 года. Уже весной того же года мы единогласно решили — больших разногласий по этому поводу я у нас не видел — перейти к новой экономической политике»[901].

Как видим, Ленин акцентирует внимание на том, что решение столь крупного стратегического масштаба не вызвало в партии и ее руководящих структурах каких-либо серьезных споров и разногласий. В какой-то степени это соответствует действительности. И объясняется это главным образом тем, что верхний слой партии не мог не видеть пропасти, перед которой оказалась партия, да и страна в целом. Здесь, как говорится, речь шла не о том, чтобы вести сплошные споры о наилучших способах выхода из сложившегося положения, а о принятии экстренных и чрезвычайных мер. Лимит времени явился одной из причин, ускоривших решение большевиков о введении новой экономической политики. Одновременно этот же лимит времени в силу естественных причин смягчил противоречия и споры, неизбежно возникающие при принятии столь кардинально мер. Общая угроза власти большевиков, дамокловым мечом висевшая над партией, как раз и сыграла роль некоего миротворца в рядах большевиков.

История большевистской партии дает бесчисленные примеры того, что и по гораздо менее важным вопросам в ней разгоралась ожесточенная борьба, по крайней мере столкновение различных, зачастую полярных точек зрения. Поэтому сравнительно единодушное принятие решения о переходе к новой экономической политике было скорее исключением из правил, нежели правилом. Но нужно сделать важное дополнение: если сам факт одобрения в целом перехода к НЭПу и не вызвал ожесточенной борьбы в партии, то процесс реализации этой политики, а также оценка последствий ее для страны, сразу же стали источником серьезных внутрипартийных разногласий.

Касаясь роли ведущих политических фигур в выдвижении и разработке принципиальных положений о переходе к новой экономической политике, следует констатировать, что Сталин не проявил здесь себя с какой-то более или менее заметной стороны. Его биограф И. Дойчер пишет: «Сталин не внес какого-нибудь вклада в оригинальную программу НЭПа, которая являлась полностью творением Ленина. Ее принятие также не повлекло за собой каких-либо особых разногласий во мнениях. Эта реформа была осуществлена без предварительного обсуждения, подталкиваемая Кронштадским восстанием»[902].

Попутно стоит заметить, что Троцкий во время X съезда партии (март 1921 г.) попытался приписать себе первоначальную инициативу перехода к новой экономической политике. Вот его буквальные слова: «…я внес в ЦК, в феврале прошлого года, письменное предложение, которое я могу всем членам съезда раздать, которое почти буква в букву совпадает с тем предложением о замене разверстки продовольственным налогом, которое вы теперь будете обсуждать и принимать. Я был обвинен во фритредерстве, в стремлении к свободе торговли — и получил 4 голоса в Центральном комитете»[903].

Не будем вдаваться в детали и спорить о состоятельности утверждения Троцкого. На самом деле его предложения лежали не столько в русле экономических, сколько военно-административных мероприятий. Еще в декабре 1919 года Троцкий выступил с предложением перевести рабочих, проходивших службу в Красной Армии, в трудовые армии и использовать военный комиссариат для целей управления промышленностью. Меры примерно такого же военно-административного плана он использовал для наведения порядка на транспорте. На него была возложена задача способствовать выводу транспорта из состояния полного паралича. Троцкий вступил в конфликт с работниками железнодорожного транспорта и их профсоюзом. В конце концов вся концепция оздоровления положения дел на транспорте вылилась в знаменитые формулы Троцкого «о перетряхивании профсоюзов» и дальнейшем «завинчивании гаек».

Разногласия по этим вопросам, которые на первый взгляд, касались чисто профсоюзных проблем, а по существу являлись принципиальной политической схваткой в руководстве партии о путях и методах дальнейшего экономического, да и политического развития страны. Дискуссия о профсоюзах фактически была дискуссией о будущей судьбе коммунистического режима в России. Дискуссия началась в ноябре 1920 года в партийных организациях Москвы, Петрограда, Урала, Украины и Сибири. 12 января 1921 г. пленум ЦК РКП(б) разрешил предсъездовскую дискуссию и выборы делегатов на съезд по платформам. Сам факт начала дискуссии, а также бесспорная новация в практике партии — выборы на съезд не в общепартийном порядке, а на основе определенных политических платформ, — явление весьма примечательное. Оно явно говорило за то, что партия в целом оказалась в состоянии раскола и чисто дисциплинарными или административными мерами возникших проблем разрешить уже не удалось. Как грибы после дождя, появились несколько различных политических платформ. «Платформа 10», подписанная В.И. Лениным, Артемом (Ф.А. Сергеевым), М.И. Калининым, И.В. Сталиным, Л.Б. Каменевым, Г.Е. Зиновьевым, Г.И. Петровским, С.А. Лозовским, Я.Э. Рудзутаком и М.П. Томским, была опубликована 14 января 1921 г. Опубликованы были также «буферная» платформа Н.И. Бухарина, Ю. Ларина (М.А. Лурье), Е.А. Преображенского, Л.П. Серебрякова, Г.Я. Сокольникова (Бриллиант) и В.Н. Яковлевой; тезисы группы «Демократического централизма», платформа «Рабочей оппозиции» и др.

Я не стану углубляться в детали, анализируя содержание и особенности той или иной платформы. Это бы заняло много места, да и не имеет непосредственного отношения к предмету нашего рассмотрения. Однако необходимо все же остановиться на отдельных моментах, которые имеют не просто исторический интерес, но и помогают понять дальнейшую эволюцию политики партии и ее переход на новые принципы, получившие окончательные права гражданства уже во времена власти Сталина.

Окончание Гражданской войны и переход к новой экономической политике совершенно в иной, кардинально новой плоскости, поставил и ряд принципиально важных вопросов не только внутрипартийной, но и в целом общественной жизни в стране. Ограничения, вполне понятные и терпимые в период открытого вооруженного противостояния, когда речь шла о жизни и смерти нового общественного строя, стали восприниматься совсем иначе в условиях мирного времени, в условиях перехода к НЭПу. В партии росло довольно широкое недовольство отсутствием подлинной демократии, отсутствием свободы слова, ростом бюрократизма, зажимом всякой критики снизу. Выразителями этих настроений в партии стали прежде всего сторонники «рабочей оппозиции» и «демократического централизма» Их платформа нашла определенное отражение в ходе работы X съезда, где представители этих группировок выступили с рядом глубоко обоснованных и резких критических замечаний в адрес партийного руководства.

В рамках данной работы нет возможности более или менее полно осветить главные предметы партийных разногласий, в частности и тех, которые касаются платформы «рабочей оппозиции». Однако обойти молчанием эти вопросы также нельзя. Остановиться на некоторых ключевых моментах стоит уже в силу того, что они позволяют воссоздать хотя бы в какой-то мере обстановку, господствовавшую в то время в партии. Но самое главное — освещение этих вопросов дает возможность увидеть истоки тех не демократических, диктаторских методов, которые именно в тот период были освящены партийными решениями и затем легли в основу теории и практики, обобщенно получившей наименование системы диктата партийной верхушки.