Декабристы в Забайкалье - Алексей Васильевич Тиваненко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересной особенностью предбанного чулана-лаборатории было то, что здесь имелось два телескопа собственной конструкции, с помощью которых Николай Александрович вел наблюдения за космосом, сверял точность хода хронометров по звездам и занимался метеорологическими исследованиями. У большого телескопа была деревянная наблюдательная труба, вращающаяся на штативе. Эта конструкция позволяла исследователю свободно направлять прибор на нужную ему звезду и прочно закреплять его фиксирующими винтами. Поскольку телескоп стоял неподвижно, Бестужев мог высчитать время, за которое звезда проходила поле видимости окуляра.
Для того чтобы одновременно смотреть в телескоп и сверять ход часов с движением небесных тел, нужен был хороший слух. Между тем с годами притупившийся слух был плохим помощником в астрономических исследованиях и создавал, как жаловался сам Николай Александрович, большое неудобство. Однако Бестужев вскоре нашел выход из создавшегося положения: он установил телескоп таким образом, что мог одним глазом смотреть через объектив на звезду, а другим — следить за часовой стрелкой прибора.
Конечно, наблюдательная труба телескопа из дерева могла бы позабавить любого астронома, если бы тот побывал в домашней обсерватории декабриста. Однако металлической трубы в то время в глухом провинциальном Селенгинске достать было невозможно. Пусть телескоп из дерева и был на внешний вид несколько грубоватым, но он оказался незаменимым в условиях резкой смены температур, которой подвергались испытываемые хронометры, ибо происходило «ничтожное сжатие соснового дерева в длину». В связи с этим вставленные в трубу линзы держались крепко, и Бестужеву ни разу не пришлось менять фокусное расстояние между стеклами.
Много хлопот Николаю Александровичу причинило создание так называемого «предметного стекла». Для точности вычислений при наблюдении движений небесных тел оно должно было иметь тончайшие насечки. Перепробовав множество способов такой фиксации, Бестужев остановился на двух. Один из них заключался в том, что на кусочке слюды проводилась едва заметная черточка. Но слюдяная пластинка при отщеплении от куска часто имела заусеницы и задирки, которые при подсветке сбоку выделялись вместе с фиксирующими черточками. Второй способ был совершеннее: для этого бралось тонкое шлифованное стекло, черточки по которому наносились при помощи тупого ножа. Простым глазом они не были видны, но хорошо выявлялись в трубе телескопа, когда стекло направлялось на сверкающую звезду. Судя по письму к вице-адмиралу М. Ф. Рейнеке, у Н. А. Бестужева имелось две съемных трубы телескопа с двумя видами «предметного стекла», которыми он пользовался при нормальной (из слюды) и резко меняющейся (из стекла) температурах.
Решил Николай Александрович и вторую проблему, которая возникла из-за ухудшающегося зрения. Для того чтобы нарезки на «предметном стекле» светились, нужна была дополнительная подсветка со стороны. Он испробовал множество способов, вплоть до лампадки, опущенной в трубу телескопа. Хотя огонек лампадки одновременно освещал и черточки, и циферблат часов, но неудобство заключалось в том, что при изменении положения телескопа нужно было менять и место лампадки. Впрочем, вскоре Бестужев нашел оригинальный выход из этого неудобства: близ «предметного стекла» в трубе телескопа он прорезал небольшую щель, через которую проникал концентрированный и, следовательно, более яркий свет от прикрепленной вне трубы лампадки.
Кстати, этот прием освещения, придуманный опальным декабристом в далеком Селенгинске, явился новшеством в конструировании академических телескопов. Как-то Николай Александрович с удивлением прочитал в одном из журналов о предложении «какого-то барина» на короткое время освещать гальваническим током платиновые нити в окулярной трубе. Мысль, конечно, интересная технически, но для Бестужева уже не новая. Его телескопы хотя и примитивны, но освещались не короткое время, а постоянно.
Другой любопытной особенностью домашней обсерватории Н. А. Бестужева было то, что изобретаемые хронометры испытывались в условиях резкой смены температур. Баня и чулан отапливались посредством кирпичной печи особой конструкции. Особенность этой конструкции заключалась в том, что у основания дымохода была устроена специальная ниша, ведущая к чугунной плите. Горящий огонь не просто нагревал, но и накалял докрасна металлические плиты, усиливавшие теплоотдачу. В самих же углублениях, как в духовке, температура была особенно высокой, и поэтому хронометры, там установленные, испытывали заметную деформацию металла от пышущего жара. А чтобы прибор после этого сразу же оказался в минусовой температуре, зимой открывались все окна и двери. Итак, за считанные минуты механизм хронометров переходил от 120 градусов жары к 50 градусам мороза, испытывая перепад температуры порядка 200 градусов. Кстати, тут же Бестужев подвергал действие приборов и на интенсивную влажность, используя для этого… банные испарения.
Хотя астрономические часы успешно выдержали лабораторные испытания на воздействие внешних неблагоприятных «метеорологических» условий, Николай Александрович вплоть до своей смерти добивался от них высочайшей точности без погрешностей и даже на долю секунды. С. П. Трубецкому он как-то признался: «Двое часов у меня сделаны; одни идут уже два года, другие — годы, но оба не отвечают моему желанию. Как стенные, очень верные часы — они хороши, но далеки от астрономической точности».
Царское правительство не заинтересовалось новшеством декабриста, а оно явилось серьезным достижением в области не только отечественного, по и мирового судовождения. Хронометры — астрономические часы— погибли для человечества вместе со смертью талантливого умельца. Вплоть до начала нашего века местные краеведы находили на развалинах усадьбы братьев Бестужевых пустые деревянные футляры и разобранные детали от механизмов, которые так и не сумели послужить людям.
Любопытно, что через конструирование и лабораторные испытания хронометров Николай Александрович увлекся не только астрономическими, но также метеорологическими и сейсмическими исследованиями. Ему, в частности, удалось подметить важное явление, что повышение и понижение уровня воды в Селенге связывались с колебаниями почвы и фиксировались погрешностью хронометров. Бестужев сообщал по этому поводу М. Ф. Рейнеке: «Если шпилька (сконструированного им же простейшего сейсмографа. — А. Т.) неподвижная, часы мои делают погрешности, не превосходящие нескольких десятых секунды, но за секунду не переходят. Я поверяю их еженощно по звездным наблюдениям, для чего у меня род пассатного инструмента с трубою».
Таким образом, домашняя обсерватория декабриста на берегу Селенги явилась и первой постоянной станцией по наблюдению за изменением уровня воды в сибирских реках, фиксации землетрясений в Забайкалье. После смерти Н. А. Бестужева астрофизические и сейсмические наблюдения были продолжены его учеником — врачом П. А. Кельбергом, который, кстати, пользовался и всеми записями, оставшимися от Николая Александровича. Научные статьи П. А. Кельберга, в которых широко привлечены сведения Н. А. Бестужева, впоследствии были опубликованы в зарубежных изданиях, но, понятно, без
