Декабристы в Забайкалье - Алексей Васильевич Тиваненко

тяжелые условия поселенца-изгнанника и оторванность от промышленных и научных центров не дают ему возможности изготовить нужные инструменты для изысканий, а без систематического изучения атмосферного электричества не будет достигнут прогресс в развитии метеорологии вообще.

В письме И. И. Свиязову, отправленном из Селенгинска в 1852 году, Николай Бестужев отмечал, что с большим удовлетворением читал в «Петербургских ведомостях» о переговорах директора Главной физической обсерватории Купфера с западноевропейскими метеорологами о совместных наблюдениях. В то же время он был глубоко огорчен тем обстоятельством, что атмосферное электричество еще не стало предметом систематического и тщательного изучения и что «это важное явление регистрируют лишь отдельные частные обсерватории, а не государственные геофизические сети».

Регулярно ведя собственный метеорологический журнал, изо дня в день записывая туда свои наблюдения за рекой Селенгой, Николай Александрович отметил поразительное согласие «убыли и прибыли воды с землетрясениями, которые часто наблюдались в окрестностях Селенгинска. Более того, следя за известиями о погоде в различных районах земного шара, он пытался связать местные атмосферные процессы с общепланетарным климатом. Вот, например, что писал он брату Павлу 26 апреля 1844 года: «С некоторой поры здесь климат совершенно изменился, и не знаю, придет ли эта атмосферная революция в прежний порядок. Во всей Европе жалуются на перемену климата: где беспрестанно холода, где нет вовсе зимы, где дождь и наводнения, а где засухи. У нас, где климат всегда в известную пору был ровен, дуют беспрестанно жестокие ветры и вследствие того нескончаемая засуха».

Читаешь эти строки и не перестаешь удивляться способности селенгинского узника, не имеющего права отлучаться от своего жилища далее 15 верст, верно схватывать по двум-трем приметам живой пульс гидрометеорологических явлений на всем земном — шаре. А ведь следует помнить, что в ту пору газеты и журналы доставлялись в Сибирь на почтовых тройках с большим опозданием, спустя много педель, а то и месяцев после выхода в свет. И далее при той скудости и отрывочной информации, которая доходила до Селенгинска, Николай Бестужев заметил аномальные особенности атмосферных процессов в начале 40-х годов прошлого столетия. Кстати, его примитивная метеорологическая станция на берегах Селенги была одной из самых первых на востоке царской России, где регулярно велось наблюдение за климатом.

Литературное и научное наследие Николая Бестужева еще недостаточно изучено. Однако в переписке декабриста можно найти много сведений о любопытных особенностях забайкальского климата в целом и селенгинского в частности: красочные описания засух, разливов Селенги, сильных ветров и пожаров, молний и гроз. С особым интересом читаешь, например, строки в одном из писем Бестужева сестре Елене (от 9 августа 1841 года). Свыше ста лет тому назад селенгинский изгнанник уже понял ту зависимость, которая существует между лесами и плодородием края, зависимость, которая в наши дни является особенно актуальной. «Частые пожары лесов, — писал Н. Л. Бестужев, — распространение народонаселения, для которого нужны и строевой лес, и дрова, частью истребили, частью изредили прежние дремучие леса, где хранились в неосыхаемых болотах запасы воды, питавшие реки и горные источники. Болота высохли, речки обмелели, источники иссякли совершенно, и хлеб родится ныне только в смочные годы, тогда как прежде урожаи были почти баснословные <…> То же самое сделалось и с травою: с утратою леса обнажились поля <…> весенние жестокие ветры начали выдувать песок с обнаженных лугов, в одном месте вырыты глубокие буераки, на другое нанесены песчаные холмы».

Конфликт человека с природой Забайкалья, начало которого было подмечено Н. А. Бестужевым, обострился в последние десятилетия XX века. Ученые согласились в правильности выявленной декабристом причины нарушения экологии. Рациональное использование природных ресурсов края сегодня взято за основу при организации Национального парка СССР на озере Байкал и серии охраняемых заповедных территорий в Забайкалье.

Домашняя обсерватория Бестужева

Если в летнее время года Николай Бестужев почти не находился дома, живя в Зуевской пади или путешествуя по окрестностям Гусиного озера, то с наступлением холодов он занимался, если можно так сказать, лабораторными опытами. Лаборатория декабриста, стоявшая в глубине двора усадьбы, представляла собой чулан при бане. Такое необычное соседство объяснялось тем, что для испытания изобретаемых Н. А. Бестужевым хронометров требовалась резкая смена температур. Усовершенствование хронометров для Николая Александровича было едва ли не главным занятием на поселении, как для К. П. Торсона создание молотильной машины. Все началось еще в казематах Петровского Завода, когда А. Г. Муравьева подарила ему комплект часовых инструментов в знак благодарности за ремонт небольших столовых часов. В дополнение к комплекту узник построил маленький токарный станок, делительную машину для нарезки зубцов часовых колес и шестерен, станок для проверки присаженных на оси колес и другие сложные приборы, требующие необыкновенной точности. Здесь же, в полутемной камере, Н. А. Бестужев создал свой первый хронометр, который выгодно отличался от тех, что использовали в Российском флоте.

Выйдя на поселение, он решил всерьез заняться конструированием нового типа хронометра, который, по его замыслу, должен быть более точным, дешевым, простым и успешно работающим при любых погодных условиях. Между тем приборы, находившиеся на корабельном вооружении, стоили не менее одной-двух тысяч рублей за штуку, но, главное, капризничали на экваторе и в северных морях. По убеждению Бестужева, российские суда чаще всего сбивались с курса и гибли главным образом потому, что на них работали хронометры несовершенной конструкции.

Увлеченный этой идеей, Николай Александрович тратил свои и без того скудные средства на приобретение необходимых материалов и изготовление нужных инструментов. Да бог с ними, с деньгами, если бы не затруднения с покупками. Того, что было необходимо для устройства хронометров, в местных лавках и на ярмарках, естественно, не имелось, а поэтому годами приходилось ждать из России, «Можете себе вообразить мое терпение и постоянство, — писал Н, А. Бестужев С. П. Трубецкому, — если я Вам скажу, что десять лет я добивался с ярмарки медного листа латуни и теперь снова, вот уже 4 года жду нового!» Этот «новый» лист прокатанной латуни пришел от начальника Пулковской обсерватории Струве уже после смерти изобретателя.

Вполне возможно, что причиной столь долгих задержек посылок была не медлительность Струве, а желание царских властей всячески помешать творческим занятиям «государственного преступника». По крайней мере, они были совершенно равнодушны к мечте декабриста вооружить Российский флот хорошими и надежными хронометрами.

Несмотря на трудности, Николай Александрович все же продолжал конструирование прибора. В селенгинском изгнании ему удалось создать более десяти хронометров, и последние три, собранные Бестужевым незадолго до смерти, шли с суточной погрешностью 1/10—1/8 секунды, намного превзойдя по точности отечественные корабельные приборы. Последние, самые точные, хронометрические часы, оставшиеся после смерти Николая Александровича в его лаборатории, брат Михаил подарил горной конторе Петровского Завода.