Декабристы в Забайкалье - Алексей Васильевич Тиваненко

на хорошие урожаи. Пастух их стада бурят Ирдыней на своем примере доказывал, что «в старые смочные годы» десятина давала из восьми посеянных 450 пудов зерна. Однако после дождей начались засушливые годы. Палящее солнце уже к половине июля выжигало показывавшуюся в начале весны растительность, и поэтому с середины лета хлебные нивы стояли черными. В 1843 году, например, с пяти десятин пашни едва удалось снять 200 суслонов, но и этот хлеб годился лишь на корм скоту.

Что касается огородничества, то зелень удовлетворяла лишь нужды большой семьи (после приезда сестер). Ввиду засухи братья придумали оригинальный способ поливки огорода: они установили огромное колесо с черпаком, которое приводилось в движение течением реки Селенги. Таким образом черпак поднимал воду в желоба на высокий берег, по которым она далее сбегала в поля, огороды и сады. Устроили Бестужевы и парники, где с успехом выращивали не только огурцы, но также дыни и арбузы. Позднее селенгинских поселенцев стал снабжать различными семенами иркутский купец В. Н. Баснин, с которым Николай Александрович завел тесную дружбу.

Однако Н. А. Бестужев легко относился к житейским невзгодам. Зуевская падь нужна была ему как место тихого уединения, как творческая «лаборатория», где легко пишется и думается. Даже после сооружения хутора он мало жил в просторной избе, стоявшей поодаль от основных строений. Каждое лето Николай Александрович сознательно уходил «в отшельничество», живя по месяцу и более на вольном воздухе. На покосе, а чаще в тенистой роще в вершине пади он устраивал простой балаган из жердей, покрывая их скошенной травой. Войлок заменял мягкую постель, а шинель служила одеялом. В балагане у Бестужева помещался небольшой ящичек с чайными и письменными принадлежностями. Любил он писать и на вершине хребта, любуясь голубой панорамой Гусиного озера и далеких снеговых гор Хамар-Дабана.

Здесь, в Зуевской долине, Николай Александрович создал целый ряд научных и литературных трудов. Его прекрасный очерк «Бурятское хозяйство», к примеру, начинается словами: «Лето и осень я не занимался ничем техническим потому, что в это время я запасаюсь здоровьем на семимесячное затворничество зимою. Теперь я пишу к вам с покоса, отстоящего от дома на 15 верст…» Здесь же был создан интересный проект — «О необходимости создания улучшенного овцеводства в Селенгинске», осуществленный забайкальскими жителями лишь через сто лет. Многие факты, приведенное Бестужевым в «Очерке забайкальского хозяйства» и в очерке «Гусиное озеро», также получены на основе наблюдений в Зуевской пади. Эти работы являются крупными и серьезными исследованиями, не потерявшими актуальности и по сей день. Бродя по вершинам пади, Николай Александрович обнаружил следы древних ирригационных сооружений, изучил их и написал специальную статью — «О найденных ирригационных сооружениях в Забайкалье». Сопоставив сведения об оросительных канавах с бытующими у местного населения преданиями о легендарных богатырях-пахарях древности, он пришел к выводу, что древние жители Прибайкалья — буряты — знали не только ремесло, обработку металлов, но и поливное земледелие.

В Зуевской пади (как и в других мостах близ Селенгинска) Н. А. Бестужев занимался также изучением древних наскальных изображений и написал по этому поводу две научные статьи — «О наскальных изображениях вблизи Селенгинска» и «Несколько надписей на Селенге». Окрестные жители считали Бестужева сведущим в древностях человеком и поэтому приносили ему всякую интересную вещь, выпаханную из земли, особенно каменные, медно-бронзовые и железные орудия труда.

Изучая окрестности земельного надела, Николай Александрович случайно обнаружил странные группы мелких камней, бисером рассыпанных по степи. Раскопки вскрыли и более крупные обломки, похожие на руду и обладавшие большой магнитностью. Следуя от камня к камню, Бестужев вскоре выявил закономерность их расположения. Это была некая «струя», идущая узкой полосой от Зуевской пади через горный хребет по направлению к Гусиному озеру. Много камней оказалось в Бургалтайской степи как на поверхности, так и в выбросах тарбаганьих нор, они были найдены и в глубине только что вырытой колодезной ямы, где имели вид рваных осколков. Изучение, проведенное под микроскопом, убедило исследователя в том, что странные цветные камни представляют собой аэролиты — обломки некоего космического вещества, взорвавшегося при падении на землю. Написанная по этому поводу статья была опубликована в «Горном журнале» за 1867 год спустя 12 лет после смерти Н. А. Бестужева. Кстати, она явилась первым и, пожалуй, последним оригинальным сообщением на данную тему в отечественной науке.

Селенгинский городничий «закрывал глаза» на поездки братьев Бестужевых за пределы установленных законом 15 верст. В бытность Кузьмы Ивановича Скорнякова Николай Александрович под видом необходимости посещения земельного надела в Зуевской долине совершил путешествие вокруг озера Гусиного, поднимался на хребет Хамар-Дабан, умудрился посетить Кяхту, Верхнеудинск, Подлопатки и Петровский Завод. Однако самовольные отлучки были замечены жандармами, и К. И. Скорняков за снисходительность к «государственным преступникам» был смещен с должности. На его место назначили квартального офицера иркутской полиции Кузнецова, с которого начались мелочные придирки и неусыпный надзор за делами и мыслями декабристов.

Прибыв в Селенгинск, Кузнецов первым делом поднял из архива губернаторскую инструкцию о порядке надзора за К. П. Торсоном и принялся строго следовать, так сказать, «букве закона». Началось все с того, что новый городничий запретил братьям Бестужевым посещать земельный надел в Зуевской пади, поскольку тот находился за пределами пресловутых 15 верст. Даже хладнокровный и всегда невозмутимый Николай Александрович был рассержен до предела и согласился с предложением брата написать письмо графу А. X. Бенкендорфу о том, что запрет Кузнецова не позволяет им даже выехать на пастбище и выгнать оттуда чужой скот, проникший через сломанную городьбу.

Через несколько дней братья-декабристы прибыли в Селенгинск и вручили Кузнецову письмо на имя начальника III отделения следующего содержания: «Ваше высокопревосходительство! Известились мы, что в наши пашни, засеянные пшеницей, разломав изгороду, ворвались двадцать голов рогатого скота и стадо овец, числом более 50, и начали травить почти созрелую жатву. Но так как по инструкции, объявленной селенгинским г-ном городничим, нам не позволяется ехать 15 верст, а пашни отстоят от нас более 16 верст, то мы в необходимости нашлись обратиться к вашему превосходительству со всепокорнейшею просьбою доложить государю императору для получения милостливого разрешения ехать на пашню, чтобы выгнать скот».

Конечно, Бестужевы вовсе не желали вмешивать в свои проблемы высокое начальство. Этим письмом они лишь хотели показать селенгинскому городничему глупость его распоряжения. Да и что можно было придумать глупее, когда для того, чтобы выгнать забредший скот, необходимо, по словам Кузнецова, всякий раз испрашивать позволения у самого государя императора за тысячи верст от Селеигинска! Бестужевы надеялись, что из данного письма городничий поймет, наконец, нелепость своего запрета и разрешит поездки в Зуевскую падь. Однако письмо братьев Бестужевых ушло по