Молчание Сабрины - Владимир Торин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сабрина пыталась подглядывать в дыру в мешке, но почти ничего видно не было. Улица тонула в вечерней дымке, фонари в парке Элмз не горели, да и сам парк походил на огромный спутанный ком черных ниток. Кое-где едва теплились окна выходящих на Элмз домов, то и дело тряслись трубы пневмопочты, по которым от квартиры к квартире сновали капсулы с посланиями. Ветер доносил до шутов и похищенной ими куклы крики чаек – в трех кварталах восточнее проходила граница между Саквояжным и Блошиным районами – Брилли-Моу, иначе Грязный канал или Подметка.
– Ты так и не сказал, – нарушил молчание Фортт, перепрыгивая лужу, – куда мы идем и кого ищем.
Шут уже порядком замерз: ветер буйствовал, словно забыл принять свои лекарства. Котелок на голове Пустого Места держался лишь чудом, где «чудо» – это рука самого Фортта. Шарф был не так ловок, как его хозяин: одним концом он цеплял листья с мостовой, а другим впитывал все лужи.
Гуффин не ответил. Пустому Месту это очень не понравилось: когда Манера Улыбаться не огрызался, это значило, что он о чем-то раздумывал. А все его «раздумки», «задумки» или «придумки» редко оборачивались чем-то хорошим.
– Судя по твоему хмурому лицу, – продолжил Фортт, – ты сейчас думаешь: «Ну что за напасть с этими трамваями и так не вовремя!» или «Кажется, за нами кто-то следит!», или «Надоедливый Пустое Место, когда он уже замолчит!»
Узнать, какой вариант – верный, возможным не представлялось, поскольку делиться своими мыслями Финн Гуффин явно был не намерен. И все же он, вне всякого сомнения, выделил в словах приятеля для себя кое-что важное и нахмурился еще сильнее, отчего все его лицо превратилось в комок из складок, бровей и поджатых губ.
– Почему ты решил, будто кто-то следит? – спросил шут.
– Из трамвая с нами вышли семеро… – начал Фортт.
– Включая нас? – уточнил Гуффин.
– Нет, – раздраженно ответил Пустое Место. – Я же сказал: с нами.
– Вот именно. С нами – семеро.
– С нами девятеро, если точнее.
– С учетом куклы?
– Проклятье! – не выдержал Фортт. – Да нет же! Не перебивай! Из трамвая вышло семь человек (помимо нас и куклы). Два престарелых пыльных мешка свернули к одному из домов возле станции. Сопливый клерк в треснувших очках выронил портфель и рассыпал бумаги по всему тротуару – тебя это еще очень разозлило, помнишь? Он остался собирать их. Старуха Убийца Макэббот, которая все время, пока мы ехали, сквозь сон бормотала: «Убийца – Макэббот», доковыляла до аптеки «Горькая Пилюля Лемони», чтобы купить там, наверное, порошок от кошмаров или бреда. Толстуха-швея со своей корзинкой и швейной машинкой в футляре направилась к каналу через туннель Уитлби.
– Да, подозрительно…
– Что подозрительного? Я еще не перешел к сути…
– Ты подозрительно медленно переходишь к сути, – попытался выкрутиться Манера Улыбаться, но вышло плохо – даже он сам это понял, и у него начался очередной приступ злости, выраженный в яростном сопении.
– Остались двое, – сказал Фортт. – Оба – наши с тобой… гм… добрые знакомые. Первый – тот нескладный тихий мистер в грязном костюме, будто пошитом из обивки старого кресла, а второй…
– Дай угадаю, мистер Тень? Тип в цилиндре?
– Угадал.
– И куда они направились?
– Не знаю, – сокрушенно ответил Фортт с таким видом, как будто только что с треском провалил экзамен на сыщика. – Я не успел заметить. Но кто-то из этих двоих точно идет за нами. Я мельком пару раз видел тень позади.
– Так может, это и есть мистер Тень?
– Я не уверен: тот, в костюме-обивке, тоже был не слишком-то дружелюбен.
– Мне казалось, что Костюм-Обивка вылетел из трамвая еще раньше нас…
– Я не уверен.
Гуффин выглядел равнодушным – подозрения приятеля не особо его испугали. Он ответил безразличным тоном, да и то только потому, что нужно было что-то ответить:
– То есть перед нами стоит «веселенький» выбор: у одного проходимца – нож, у другого – револьвер! Мерзость. – Даже любимое «мерзость» Гуффина прозвучало как-то неубедительно: серо, безэмоционально и сухо.
– Ты что-то слишком спокоен, – подметил Пустое Место.
– Я знаю, что делать, – важно заявил Манера Улыбаться. – Поверь, когда мы дойдем, этот тип (кем бы он из тех двух ни был) очень пожалеет, что решил преследовать двух таких благоразумных и порядочных джентльменов, как мы… ну и эту куклу-доходягу.
– Куда дойдем?
– Хм.
Фортт обернулся. Шедшая за ними тень шмыгнула за афишную тумбу.
– Как думаешь, что этому типу от нас нужно?
– Может, он хочет просто узнать время. Ну, или ограбить нас. А может, прирезать тебя (или пристрелить).
– Почему меня?! – поразился Фортт.
– Потому что у тебя лицо жертвы, Пустое Место… хе-хе…
– Не смешно!
– Да ты не бойся: если кто-то тебя и убьет, это буду я.
– Это, конечно же, утешает, – поморщился Фортт: ох, уж этот Гуффин и его шуточки…
Где-то неподалеку раздался нарастающий гул винтов. Над парком в темном небе появилось несколько желтых огоньков, и вскоре из-за деревьев медленно выполз вонючий и дымный почтовый дирижабль. Он был ржав, точно совесть старого менялы, несколько кривых труб выкашливали темно-фиолетовые облачка дыма, а винты крутились с таким усилием, будто их приводили в действие вручную. Почтовик летел очень низко, и с земли можно было даже различить силуэты аэропочтальонов, сидевших в рубке за штурвалами.
Шуты проводили ползущую к каналу махину подозрительными взглядами, пока та не скрылась за домами.
– Что-то зачастили они, – пробормотал Фортт. – Не к добру это. Раньше почтовики коптили небо раз в неделю – и то в лучшем случае. Но только за сегодня это уже третий. Что-то назревает. Что-то нехорошее…
Фортт впервые озвучил свои предчувствия и вдруг поймал себя на мысли, что никакие это уже не предчувствия. Этими словами он будто бы все же поставил точку и вынес некий вердикт. Подчеркнул предопределенность. И та, словно только того и ждала, ожила. А когда оживает предопределенность, в душе поселяются липкий страх, бессилие и безысходность.
– «Назревает что-то нехорошее! Читайте во всех газетах!» – проворчал Гуффин.
Дальше шуты шли молча.
Слова
