Великое кочевье - Афанасий Коптелов

«6 августа. Приезжал Копосов. Провел беседу о создании Советского Союза, о дружбе народов. Много говорили о смычке. Переводить было очень трудно, особенно когда он привел слова Ильича, что из России нэповской будет Россия социалистическая. Эти слова мне пришлось разъяснять почти полчаса. Кажется, растолковал всем. Чумар уверяет меня в этом».

«10 августа. Аргачи многое понял и выкинул из головы байские наветы. От упрямства не осталось и следа. Внимательно слушает беседы, от меня не отходит ни на шаг».

«12 августа. Многие о доме тоскуют. Вчера в сумерки семь человек подвели лошадей поближе, а ночью ускакали. Утром явились пьяные. Хорошо, что вернулись. С собой привезли по полному тажууру араки. А сегодня двое собираются убежать: по глазам вижу. Надо заранее поговорить с ними, помешать отъезду. Борлай хмурился: его тоже домой тянет, но крепится мужик».

«15 августа. Трое уехали и не вернулись. Я хотел за ними послать Борлая, но он сказал: „Не найти их, они аракуют“. Боюсь, как бы еще некоторые не убежали».

«20 августа. В прошедшие дни не было ни одной свободной минуты. Беседовал чуть ли не с каждым курсантом наедине. Хотелось удержать всех. Это было не легко. Даже Борлай собрался домой. „Я, говорит, только на два дня“. Едва уговорил его. А те трое, видимо, решили не возвращаться».

«24 августа. Только сейчас можно сказать, что курсы стали входить в колею. Мне с трудом удалось повысить интерес к учению. Сегодня кто-то упомянул о сверхъестественной силе. Я показал магнит: „Вот эту подковку люди сделали, посмотрите, какая в ней сила“. Долго рассматривали, лизали, зубами пробовали. Возвращая магнит, Аргачи усмехнулся: „Тут самый сильный дух живет!..“»

«25 августа. Со всеми курсантами у меня дружеские отношения: им нравится, что я живу в одном с ними аиле, общую трубку курю и т. д.»

Перевернув последнюю исписанную страницу, Суртаев начал очередную запись.

Дверь медленно открылась. Озираясь по сторонам, Сапог перешагнул через высокий порог.

— Дьакши-дьакши-ба? — поздоровался со всеми.

На Суртаева заискивающе посмотрел мягко блестевшими глазами.

— Здравствуй, дорогой товарищ учитель!

В аиле зашелестели шубы. Это ученики Суртаева, позабыв обо всем, чему он учил, почтительно вскочили перед бывшим зайсаном. Послышался разноголосый переклик — торопливые ответы на приветствие.

Филипп Иванович с укором посмотрел на своих курсантов и отметил, что только Чумар, Борлай и Байрым продолжали сидеть на своих местах и из-под нахмуренных бровей смотрели на неожиданно вломившегося посетителя. В их глазах были ненависть к Тыдыкову и стыд за своих товарищей. Те почувствовали это и один за другим смущенно опускались на землю.

Сапог прошел вперед и сел рядом с Суртаевым.

— Новости есть у мудрого человека? — спросил он.

— Для тебя нет новостей, — твердо ответил Филипп Иванович и выжидательно посмотрел на незваного гостя.

Аргачи учтиво спросил:

— А у Большого Человека новости какие?

— Новости — в газетах, — отозвался Сапог, посматривая то на одного, то на другого. — Я газеты давно не читал. Глаза затупились. Молодой народ читает, но из-за гордости своей не хочет сказать мне, старику.

Все молчали.

— Знаете про наши книги? — шутливым тоном спросил Сапог и, улыбнувшись, начал полузабытый сказ: — Давно-давно у народа нашего были большие книги, ясные, как солнце. Зайсаны хранили их в кожаных сумах с золотыми замками. Однажды кочевали наши предки в широкую долину. В те дни прошли дожди, вздулись сердитые реки, пересекшие путь. Вода залилась на спины лошадей, хлынула в сумы. Намокли книги, слиплись листы. Старики повесили хранилища мудрости на осину, чтобы жгучее солнце выпило воду из мокрых листов, но прибежала белая корова и изжевала книги.

Он поучающе поднял палец.

— Царь держал нас в темноте. Теперь для алтайского народа делают новые книги. — Заметив, что многие косо посматривают на него и слушают настороженно, он продолжал слащаво: — В наших горах каждый отец живет в заботах о детях. Мое сердце любовью горит, когда я вижу свой народ за книгой. Заботы о вас ни днем, ни ночью не покидают меня. У вас, наверное, нет мяса? Мои пастухи пригнали вам пять быков. Ешьте.

Суртаев встал.

— Твои быки нам не нужны.

Сапог торжественно простер руку:

— Это мой скромный подарок Советской власти.

Филипп Иванович сурово, как бы превращая каждое слово в удар, проговорил:

— Советская власть в байских подарках не нуждается. — И, указав на дверь, потребовал: — Уходи отсюда, старый лисовин!

Сапог встал с важной медлительностью.

— Дьакши болзын! — вымолвил он, стараясь сохранить былое спокойствие. — До свиданья, сердитый товарищ!

Суртаев обвел взглядом своих учеников. Они сидели, задумчиво опустив головы.

У дверей Сапог приостановился и тихо, словно ни к кому не обращаясь, сказал:

— Наш народ говорит: «Задравши голову, тотчас споткнешься».

Заметив Аргачи, прятавшегося за спины товарищей, взглядом позвал его с собой. Парень нехотя вышел.

— Твой отец был умнейшим человеком, — начал Сапог за порогом аила. — Когда умирал, сказал мне: «Позаботьтесь о сыне». У тебя отцовская голова, золотая. Уши твои жаждут доброго слова, которое скажем мы, старики. Слушай нас.

Аргачи долго не мог поднять глаз на своего недавнего хозяина. Тыдыков высыпал на его потную ладонь горсть серебра и важно пошагал к коновязи.

Его прислужники, одетые в истрепанные шубенки, подвели заседланного коня, заботливо подхватили хозяина под руки и помогли сесть в седло.

Взгляд Аргачи застыл на ладони с деньгами. Лицо его то краснело, то бледнело. Пальцы дрогнули, распрямились, и серебряные рубли посыпались на землю.

Чтобы освежить в юрте воздух, Филипп Иванович подбросил дров в костер. Потом начал рассказывать алтайцам о происках баев, об их попытках привлечь середняка на свою сторону и временно задобрить бедноту.

— Надо идти за партией, подхватив друг друга под руки, — говорил он. — Дружным людям никто не страшен. Они сметут все препятствия со своего пути…

Приехал Говорухин. Суртаев, переводя его лекцию, был недоволен тем, что участковый агроном говорил только о разведении скота и все его несложные советы сводились к заготовке сена да комковой соли.

— А как пшеницу сеять? — заинтересовался Чумар Камзаев.

— Пшеницу?! — не скрывая удивления, переспросил Николай Валентинович. — Видите ли, земледелие обычно начинается с ячменя…

— Ячмень мы знаем. Пшеницу надо.

— Сомневаюсь в пшенице. Долина расположена на высоте девятисот метров над уровнем моря. Среднегодовая температура низкая. Посевы пшеницы невозможны по причине короткого вегетационного периода.

— А в «Искре» пшеница вызревает, — заметил Суртаев.

— «Искра» все-таки на сто метров ниже. А здесь я не могу дать совета сеять пшеницу. Рискованно. Думаю, что при наличии возможностей здешние культурники давно занялись бы земледелием. А они — скотоводы. И основное направление хозяйства нашего аймака — скотоводство. Давайте говорить о лошадях, о коровах…

От лектора и его беседы веяло холодком, и курсанты долго молчали.

Первым заговорил Борлай:

— Кони у нас мелкие. Надо хороших жеребцов покупать.

— Это, конечно, желательно. Но нельзя забывать, что породистые жеребцы стоят дорого. Где вы деньги возьмете? — скривил губы Говорухин.

— Товарищество может купить, — сказал Чумар.

— Да, богатое товарищество может, — неохотно согласился Говорухин. — Но я не слышал, чтобы организовалось такое…

— А вы помогите, — настойчиво подсказал Суртаев.

— С удовольствием. И даже сочту своим долгом…

Филипп Иванович стал с особой придирчивостью вслушиваться в каждое слово агронома. Тот продолжал:

— Что касается породы, то здесь уже оправдали себя орловские жеребцы. У отдельных культурников — даже арабцы…

— У каких это «культурников»? — жестко перебил Суртаев. — У Сапога?

— Да, я имею в виду хозяйство Тыдыкова.

Алтайцы не могли не заметить некоторой почтительности тона, с которой агроном говорил о Сапоге, и Филипп Иванович поспешил рассеять это впечатление.

— Скажите, а сколько у него табунов? — спросил он.

— Право, не знаю, — пожал плечами Говорухин. — Никогда этим не интересовался.

— Напрасно. Следовало бы поинтересоваться.

— До войны было больше ста табунов, — сказал Аргачи. — Бывало, едешь по долине: «Чьи табуны?» — «Сапоговы табуны». Перевалишь через хребет: «Чьи табуны?» — «Сапоговы табуны».

— Вот видите, — подхватил Суртаев. — А я еще слышал, что Сапог своим коням счета не знал. Когда ему нужно было проверить, все ли табуны в целости, он загонял их в ущелье «Медведь не пройдет». Есть такое тут неподалеку. По целому дню шли табуны в каменный мешок и конца им не было. Заполнено ущелье, каждый вершок земли занят — значит, целы табуны. А с пастухами он как с рабами обращался — ели корни дикой травы. Так? — Суртаев обвел взглядом своих слушателей.