Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Без лишних разговоров я принялся за еду. Тем временем не отводя от меня цепкого взгляда, Оляпа взял бутыль и наполнил стаканы. При этом не спускал с меня глаз, не переставая странно улыбаться. Мы выпили. Это была какая-то самодельная ягодная настойка, в прочем довольно приличной крепости. Я почти сразу ощутил, как по моему телу растеклось огненной речкой весёлое тепло.
Поев, я решил было, сообразно ситуации, встать и поклонится в пояс хозяину, но подумав немного, просто поблагодарил старика и девушку которая появилась на зов Оляпы со скоростью, намекающей на подслушивание. Убрав со стола она принесла большой пузатый самовар, два блюдца, большую тарелку, на которой горкой возлежали большие куски сахара. и плетёную корзинку в которой призывно поигрывая запечёнными боками дружной кучкой лежали баранки.
Девушка налила в блюдце из заварника густой заварки разбавила её из самовара кипятком. Поставив блюдце на стол перед стариком она проделала ту же процедуру с моим блюдцем. После, вытащив из сахарницы большую головку сахара она взяла нож и ловким ударом расколола головку на две почти равные части. Одну половинку она положила передо мной вторую перед стариком. При этом я заметил как встретившись со стариком взглядами она покраснела и улыбнувшись потупила взор. После девушка удалилась. Проводив её взглядом, старик взял свою половинку сахарной головы и окунув её в блюдце принялся посасывать по-прежнему не сводя с меня глаз при этом щурясь от удовольствия. Я повторил за ним все его манипуляции. Так мы сидели несколько минут и сосали свои сахарные головы.
Повисла неловкая пауза.
– А скажи-ка мне откуда ты? – наконец произнёс Оляпа.
Я рассказал старику откуда я и как оказался в их городе. При этом я зачем-то добавил, что в моём родном городе воеводу народ сам себе выбирает. Правда только на четыре года.
– Град, дескать, отстроили и Москвой назвали – промурлыкал в бороду Оляпа когда я закончил свой рассказ – это кого же там угораздило имя то граду славянскому чухонское дать? Такая погань разве только спьяну извинима. Так стало быть и ты из этой самой Москвы приехал к нам?
– Стало быть так – ответил я пожав плечами.
– А что, и в правду у вас воеводу себе народ сам выбирает на четыре года? – спросил старик при этом хитро прищурившись.
– В некотором роде да – ответил я.
–На вече?-
–Если можно так сказать.-
– А после чего с воеводой деется? – спросил он, снова отхлебнув из своего блюдца, и устремил на меня вопросительный взгляд.
Признаться, мне больших усилий стоило чтобы в этот момент не перейти на тон, которым взрослые разъясняют чрезмерно любопытным детям банальные вещи.
– Ну, скажем так – сказал я – он передаёт своё место следующему воеводе, тому, кого опять же, выберет народ. – сказал я, но подумав добавил – ну так во всяком случае предлагается считать. Я, знаете ли, не вхож в господский терем.
Оляпа замолчал, и сунув свои костлявые пальцы в свою бороду, погрузился в размышления, временами бросая на меня быстрые взгляды.
– Н-да, ну и дела – произнёс он.
Затем подняв со стола своё блюдце он увидел, что оно пусто.
– Забавушка! – крикнул старик.
Статус этого старика в этом доме мне был не вполне понятен, но судя по тому как быстро на его зов пришла девушка, в местной иерархии место он занимал отнюдь не последнее.
Войдя в комнату, девушка снова низко поклонилась. Её заспанное лицо выглядело до того по-детски, что я не вольно испытал к ней жалость. К груди она прижимала спящего ребёнка, которого вероятно не решилась оставить одного. Я снова получил шанс рассмотреть её повнимательней. Признаться, за мою жизнь мне не раз и не два приходилось встречать настоящих красавиц. Но той, что стояла передо мной все они не годились в подмётки. Разве что с ней могла сравнится та, которую я видел в доме Древко. Это была истинная красота берущая своё начало от природных, звериных, чистых истоков. В лице девушки было что-то по-настоящему родное, и вместе с тем оно несло на себе отпечаток лёгкой чужести. На неё хотелось смотреть не отводя взгляда. Бросив на меня короткий взгляд, она подошла к столу.
– Разлей-ка нам чайку с гостем – пробубнил старик, поставив свою чашку под краник самовара.
Положив ребёнка на лавку, который тут же, почуяв отсутствие матери издал какой-то жалобный вздох, девушка поспешила исполнить повеление старика. Сказать, что в тот момент я чувствовал себя негодяем, значит ничего не сказать. Наполнив наши чашки, девушка подошла к лавке на которой лежал ребёнок, бережно подняла его и бережно прижав к груди вышла из комнаты закрыв за собой дверь.
В комнате ещё долго витал оставленный девушкой нежный аромат каких-то полевых цветов. Мне вдруг вспомнился рассказ Чехова, названия которого я не помнил, о крепостной девочке, которая была приставлена к колыбели хозяйского ребёнка. Чем кончилась та история я тоже не вспомнил, как ни старался. Может ты читатель помнишь.
Старик молчал и прихлёбывая из блюдца думал о чём-то о своём. Я снова вернулся мыслями к красивой девушке, которой самой природой было наказано быть счастливой и любимой, а судьба поместила её в этот дом, где ей приходится по первому зову исполнять среди ночи чужие приказы.
Честно говоря, прожив довольно долгую жизнь я так до конца и не определился с тем, каким человеком являюсь: хорошим или плохим. Во всяком случае на помощь людям я всегда, ну или почти всегда, приходил без особых раздумий. И здесь, сидя в этой комнате-горнице мне, наверное, следовало пожалеть этого несчастного ребёнка не потому, что она хороша собой, а просто потому что она тоже человек и ей повезло гораздо меньше чем мне. Но увы, и здесь в этом странном городе я, оставался по-прежнему только
