1356 - Бернард Корнуэлл

Высокий священник поклонился Папе.

— Ваше святейшество и так творит чудеса.

— О нет! Чудо заключено здесь! В этих фресках! Они превосходны. Поздравляю тебя, сын мой, — обратился Папа к Джакомо.

Томас украдкой бросил взгляд на отца Маршана и увидел худощавого человека со смуглым лицом и глазами, которые, казалось, сверкают, зелеными глазами, наполненными силой и устрашающими, которые внезапно остановились на Томасе, он опустил взгляд, уставившись на туфли Папы с вышитыми на них ключами Святого Петра.

Папа благословил Джакомо, а потом, удовлетворенный тем, как продвигается работа над фресками, похромал к выходу. Свита последовала за ним, вся, кроме жирного кардинала и зеленоглазого священника, которые остались.

Томас был уже готов встать, но кардинал положил тяжелую руку ему на голову и заставил снова опуститься.

— Назови свое имя еще раз, — потребовал он.

— Гийом д'Эвек, ваше преосвященство.

— А я кардинал Бессьер, — сказал человек в красной сутане, держа руку на голове Томаса. — Кардинал Бессьер, архиепископ Ливорно, папский легат при короле Франции Иоанне, которого Господь благословил превыше всех земных монархов, — он помедлил, со всей очевидностью желая, чтобы Томас повторил его последние слова.

— Благослови Господь его величество, — с готовностью отозвался Томас.

— Я слышал, что Гийом д'Эвек умер, — произнес кардинал угрожающим тоном.

— Это был мой кузен, ваше преосвященство.

— Как он умер?

— Чума, — расплывчато произнес Томас. Сир Гийом д'Эвек был его врагом, потом стал другом и умер от чумы, но до этого сражался вместе с Томасом.

— Он дрался за англичан, — сказал кардинал.

— Я тоже об этом слышал, ваше преосвященство, и это позор нашей семьи. Но я почти не знал своего кузена.

Кардинал убрал руку, и Томас встал. Священник с зелеными глазами рассматривал поблекшую роспись на дальней стене.

— Это ты нарисовал? — поинтересовался он у Джакомо.

— Нет, отец, — ответил тот, — это очень старая роспись, и очень плохая, возможно, ее здесь намалевал какой-то француз или бургундец? Его святейшество желает, чтобы я ее заменил.

— Уверен, ты так и сделаешь.

Тон священника привлек внимание кардинала, который теперь тоже уставился на старую роспись. Он посмотрел на Томаса, нахмурившись, как будто сомневаясь в его словах, но созерцание росписи его отвлекло.

Поблекшая картина изображала Святого Петра, легко узнаваемого, потому что в одной руке он держал два золотых ключа, а другой протягивал меч в сторону коленопреклоненного монаха.

Оба находились на заснеженном поле, хотя кусок поверхности вокруг коленопреклоненного человека был расчищен от снега. Монах тянулся к мечу, а за ним наблюдал еще один, нерешительно выглядывая из-за приоткрытого ставня небольшого покрытого снегом дома.

Кардинал изучал картину довольно долго и поначалу выглядел удивленным, но потом содрогнулся от гнева.

— Кто этот монах? — спросил он у Джакомо.

— Я не знаю, ваше преосвященство, — ответил итальянец.

Кардинал вопросительно взглянул на зеленоглазого священника, который в ответ лишь пожал плечами. Кардинал разъярился.

— Почему ты до сих пор это не закрасил?

— Потому что его святейшество приказал сначала расписать потолок, а потом стены, ваше преосвященство.

— Тогда закрась это сейчас! — прорычал кардинал. — Закрась это до того, как закончишь с потолком, — он бросил взгляд на Томаса. — Почему ты здесь? — потребовал он ответа.

— Чтобы получить благословение Папы, ваше преосвященство.

Кардинал Бессьер нахмурился. Ему внушало подозрение то имя, которым назвался Томас, но существование старой росписи, казалось, беспокоило его даже больше.

— Просто закрась это! — снова приказал он Джакомо, а потом опять посмотрел на Томаса. — Где ты остановился? — спросил он.

— У церкви Сен-Бенезе, ваше преосвященство, — солгал Томас. На самом деле он оставил Женевьеву, Хью и несколько своих людей в таверне около большого моста, очень далеко от церкви Сен-Бенезе.

Он солгал, потому что внезапный интерес кардинала Бессьера к Гийому д'Эвеку было совсем не тем, чего он мог пожелать. Томас убил брата кардинала, и если бы Бессьер узнал, кто Томас на самом деле, то на большой площади у папского дворца зажглись бы костры для еретиков.

— Я интересуюсь состоянием дел в Нормандии, — сказал кардинал. — Я пошлю за тобой после литургии. Отец Маршан тебя заберет.

— Заберу, — священник произнес это слово так, что оно прозвучало как угроза.

— Большая честь — помогать вашему преосвященству, — сказал Томас, склонив голову.

— Избавься от этого рисунка, — велел кардинал Джакомо, а потом повел своего зеленоглазого компаньона прочь из комнаты.

Итальянец, все еще стоя на коленях, сделал глубокий вдох.

— Ты ему не понравился.

— А ему кто-нибудь нравится? — спросил Томас.

Джакомо встал и закричал на своих помощников.

— Штукатурка застынет, если они не будут ее мешать, — объяснил он свой гнев Томасу. — У них каша вместо мозгов. Они миланцы, ага.

А это значит, что они идиоты. А кардинал Бессьер не идиот, он может стать опасным врагом, мой друг, — Джакомо этого не знал, но кардинал уже являлся врагом Томаса, хотя, к счастью, Бессьер никогда с ним не встречался и не имел представления, что англичанин находится в Авиньоне.

Джакомо подошел к столу, на котором стояли в маленьких горшках его краски.

— И кардинал Бессьер, — продолжал он, — надеется, что станет следующим Папой. Иннокентий слаб, а Бессьер нет. Скоро мы можем получить нового Папу.

— Почему ему не понравился этот рисунок? — спросил Томас, указывая на стену.

— Может быть, у него хороший вкус? Или, может, потому что он выглядит так, как будто его рисовала собака засунутой в задницу кистью?

Томас поглядел на старую роспись. Кардинал хотел знать, что за история на ней рассказана, но ни Джакомо, ни зеленоглазый священник ему не ответили, а он явно хотел, чтобы рисунок исчез, чтобы никто не смог найти ответа.

А рисунок действительно рассказывал историю. Святой Петр протягивал меч монаху в снегах, и у монаха должно было быть имя, но кем он был?

— Ты и правда не знаешь, что означает этот рисунок? — спросил Томас Джакомо.

— Легенду? — беспечно предположил итальянец.

— Но какую легенду?

— У Святого Петра был меч, — сказал Джакомо, — думаю, что он передает его церкви. Ему следовало бы отрубить им руку художника и спасти нас от лицезрения его ужасной мазни.