1356 - Бернард Корнуэлл

Так значит, ты хочешь увидеть его святейшество? Отпущение грехов? Пропуск на небеса? Один из хористов?

— Просто благословение, — сказал Томас.

— Ты просишь такую малость, норманн. Проси больше, тогда, может, получишь малость. Иначе можешь не получить ничего. Этот Папа не поддается на взятки.

Художник пробрался с лесов вниз, погримасничал, глядя на проделанную только что работу, потом подошел к столу, заставленному небольшими горшками с драгоценными красками.

— Хорошо, что ты не англичанин! Его святейшество не любит англичан.

Томас подтянул штаны.

— Не любит?

— Нет, — сказал художник. — Откуда я знаю? Потому что я всё знаю. Я рисую, и они не обращают на меня внимания, потому что не видят!

Я Джакомо на строительных лесах, и они разговаривают подо мной. Не здесь, — он сплюнул, как будто помещение, которое он расписывал, не стоило этих усилий, — но я рисую и ангелов с голыми титьками в палате конклава, именно там они и разговаривают.

Болтают, болтают и болтают! Как пташки, щебечут сомкнув головы, а Джакомо занят тем, что прячет титьки, стоя на лесах, так что они забывают, что я там.

— И что же говорит его святейшество об англичанах?

— Хочешь, чтобы я поделился своими знаниями? Плати.

— Хочешь, чтобы я плеснул краской на твой потолок?

Джакомо захохотал.

— Я слышал, норманн, что его святейшество хочет, чтобы французы победили англичан. Здесь сейчас три французских кардинала, все беспрерывно ему жалуются, но он не нуждается в поддержке.

Ему сказали, что Бургундия должна драться на стороне Франции. Он послал гонцов в Тулузу, в Прованс, в Дофин, даже в Гасконь, убеждая людей, что их долг — сопротивляться англичанам.

Его святейшество — француз, помни об этом. Он хочет, чтобы Франция снова стала сильной, достаточно сильной, чтобы платить церкви соответствующие налоги. Англичане здесь непопулярны, — он помедлил, скосив взгляд на Томаса, — так что хорошо, что ты не англичанин, да?

— Хорошо, — согласился Томас.

— Его святейшество может проклясть всех англичан, — хихикнул Джакомо. Он снова взобрался на леса, разговаривая на ходу. — Шотландцы послали своих людей, чтобы драться за Францию, и Папа очень доволен! Он говорит, что шотландцы — верные сыны церкви, но хочет, чтобы англичане, — он умолк, чтобы сделать мазок кистью, — были наказаны. Так ты проделал такой путь только ради благословения?

Томас прошел до конца помещения, где на стене была выцветшая старая роспись.

— Ради благословения, — сказал он, — и чтобы найти одного человека.

— А! Кого?

— Отца Каладрия.

— Каладрия! — Джакомо покачал головой. — Я знаю отца Каллэ, но не Каладрия.

— Ты из Италии? — спросил Томас.

— Милостию Господа я из Корболы, а это венецианский город, — сказал Джакомо, потом проворно спустился с лесов и подошел к столу, где вытер руки тряпкой.

— Конечно, я из Италии! Если тебе нужно что-то нарисовать, ты ищешь итальянца. Если тебе нужна что-то намалевать, запачкать и забрызгать, ты ищешь француза.

Или этих двух дураков, — он указал на своих помощников, — идиотов! Продолжайте помешивать штукатурку! Они, может, и итальянцы, но мозги, как у французов.

В одно ухо влетает, в другое вылетает! — он подобрал кожаную плетку, чтобы отстегать одного из помощников, потом резко опустился на одно колено.

Помощники тоже преклонили колена, а потом Томас увидел, кто вошел в комнату, и тоже снял шапку и встал на колени.

Его святейшество вошел в комнату в сопровождении четырех кардиналов и дюжины других священников. Папа Иннокентий с отсутствующим видом улыбнулся художнику, потом уставился на только что написанные фрески.

Томас поднял голову, чтобы взглянуть на Папу. Иннокентий IV, уже три года как Папа, был стариком с поредевшими волосами, вытянутым лицом и трясущимися руками.

Он был одет в красный плащ с оторочкой из белого меха и ходил слегка согнувшись, как будто у него был поврежден позвоночник. Он приволакивал левую ногу, но его голос был достаточно звучным.

— Ты проделал хорошую работу, сын мой, — сказал он итальянцу, — превосходную! Надо же, эти облака выглядят более реальными, чем настоящие!

— Все во славу Господа, — пробормотал Джакомо, — и чтобы прославить вас, ваше святейшество.

— И ради твоей собственной славы, сын мой, — отозвался Папа, сделав неясный жест благословения в сторону двух помощников. — А ты тоже художник, сын мой? — спросил он Томаса.

— Я солдат, ваше святейшество, — ответил тот.

— Откуда?

— Из Нормандии, ваше святейшество.

— А! — Иннокентий казался довольным. — У тебя есть имя, сын мой?

— Гийом д'Эвек, ваше святейшество.

Один из кардиналов, чья красная ряса плотно обтягивала живот обжоры, быстро отвлекся от рассматривания потолка и бросил такой взгляд, как будто собирался возразить.

Потом он закрыл рот, но продолжал глазеть на Томаса.

— А скажи мне, сын мой, — Иннокентий не заметил реакцию кардинала, — поклялся ли ты в верности англичанам?

— Нет, ваше святейшество.

— А многие норманны это сделали! Но я не должен тебе этого говорить. Я оплакиваю Францию! Слишком многие умерли, и настало время для мира под христианским небом.

Благословляю тебя, Гийом, — он протянул руку, и Томас встал, подошел к нему, снова встал на колени и поцеловал кольцо рыбака, которое Папа носил поверх вышитой перчатки. — Благословляю тебя, — сказал Иннокентий, возлагая руку на обнаженную голову Томаса, — и молюсь за тебя.

— А я буду молиться за вас, ваше святейшество, — сказал Томас, задумавшись о том, не был ли он первым в мире отлученным от церкви человеком, получившим благословение от Папы. — Я буду молиться за ваше долголетие, — он прибавил вежливую фразу.

Рука на его голове задрожала.

— Я старый человек, сын мой, — сказал Папа, и мой врач говорит, что я проживу еще долго. Но врачи лгут, не правда ли?

Он хихикнул.

— Отец Марчан говорит, что его каладрий может сказать, ждет ли меня долгая жизнь, но я скорее поверю своим лживым врачам.

У Томаса перехватило дыхание и внезапно он почувствовал биение своего сердца. Казалось, комната наполнилась холодом, потом дрожь папской руки вернула Томасу дыхание.

— Каладрий, ваше святейшество? — спросил он.

— Птица, которая предсказывает будущее, — ответил Папа, убирая руку с головы Томаса. — Настанет век чудес, когда птицы станут пророками! Разве не так, отец Маршан?

Высокий священник поклонился Папе.

— Ваше святейшество и так творит чудеса.