Под управлением любви - Булат Окуджава

«Роза сентябрьская из Подмосковья…»

Роза сентябрьская из Подмосковьятак добросердна и так высока,будто небесное в ней и мирское,даже случайное, но на века.

И не какой-то там барышней жаркой,красное платьице взяв поносить,вдруг обернется ордынской татаркой:только про милость ее и просить.

Ну а покуда мы жизнь свою тешими притворяемся, будто творим,всё – в лепестках ее неоскудевших:страсть, и разлука, и вечность, и Рим.

«Что жизнь прекрасней смерти – аксиома…»

Что жизнь прекрасней смерти – аксиома,осознанная с возрастом вдвойне…Но если умирать, то только дома:поля сражений нынче не по мне.

«Да, старость. Да, финал. И что винить года?..»

Да, старость. Да, финал. И что винить года?Как это все сошлось, устроилось, совпало!Мне повезло, что жизнь померкла лишь тогда,когда мое перо усердствовать устало!

Оно как добрый знак – на краешке столалежит перед листом, разглаженным и новым.Не время их свело, а жажда их свела,не блажь и не каприз, а восхищенье словом.

Отгородясь на век от праздничных сует,лишь букву и мотив приемлют, словно братья…Знать, есть особый смысл и вдохновенный свети в высшей их вражде, и в их рукопожатье.

Что мир без нас, без вместе взятых?

А. Гладилину

Еще не перечитаны все книжки,сердец не омрачи, разлуки тень,я, старый человек, тебе, мальчишке,шлю поздравленье в юбилейный день.

История литературы нашейкапризна, переменчива и зла,и выглядит счастливый век проспавшей,и новых козней ждет из-за угла.

А мы опять чураемся безверья,пока скорбим и помыслы чисты,и сладко рисковать, и наши перьянацелены на белые листы.

Душа горит, нога достала стремя,не жди похвал, о славе позабудь:ведь что мы есть – решат молва и времяуже без нас. Потом. Когда-нибудь.

И ты, мой друг, теперь уже парижский,глядишь на мир с порога своего…Что нам с тобой до прихотей прописки?Теперь она не значит ничего.

Что этот мир без нас, без вместе взятых?Он весь расположился у крыльца.А хроника времен пятидесятых —не кончилась.И нету ей конца.

«Когда петух над марбургским собором…»

Б. Кархофф

Когда петух над марбургским соборомпророчит ночь и предрекает тьму,его усердье не считайте вздором,но счеты предъявляйте не ему.

Он это так заигрывает с намии самоутверждается притом.А подлинную ночь несем мы самисебе самим, не ведая о том.

Он воспевает лишь рассвет прекрасныйили закат и праведную ночь.А это мы, что над добром не властны,стараемся и совесть превозмочь.

Кричи, петух, на марбургском соборе,насмешничай, пугай, грози поджечь,пока мы живы и пока мы в горе,но есть надежда нас предостеречь.

Впечатление

Вниз поглядишь – там вздыхает Париж,именно он, от асфальта до крыш.Вверх поглядишь – там созвездия крыш:крылья расправишь и тут же взлетишь.

Вот я взлетаю на самую крышу.Что же я вижу? Что же я слышу?Вижу скрещение разных дорог.Слышу знакомый Москвы говорок.

Там проживает Миша Федотов,там отдыхает, день отработав,там собираются время от временистайки гостей из российского племенипередохнуть от родимого бремени,вдруг залетевшие в этот Париж,где не захочешь, да воспаришь.

Из альбома маленького музея

Кукольному дому

Между небом и кукольным племенемрасстоянье – всего ничего.И, рожденные будто бы временем,все ж они понадежней его.

Что б ни каркали там злопыхателио кончине добра и любви,даже в бурю его обитателиостаются, представьте, людьми.

«Что им нужно для комфорта?..»

Что им нужно для комфорта?Тряпочки любого сорта,стеклышки и камешки, и реечки.Куклы, куколки, кукленки,кто во фраке, кто в дублёнке,а кто – просто в старой телогреечке.

Мы от жадности сгораем,мы в политику играем,мы больны банальным вожделением.А у них – покой прекрасный,и к добру они пристрастны,и на нас взирают с сожалением.

«В арбатском подъезде мне видятся дивные сцены…»

В арбатском подъезде мне видятся дивные сценыиз давнего детства, которого мне не вернуть:то Ленька Гаврилов ухватит ахнарик бесценный,мусолит, мусолит и мне оставляет курнуть!

То Нинка Сочилина учит меня целоваться,и сердце мое разрывается там, под пальто.И счастливы мы, что не знаем, что значитпрощаться,тем более слова «навеки» не знает никто.

«Что-то сыночек мой уединением стал тяготиться…»

Антону

Что-то сыночек мой уединением стал тяготиться.Разве прекрасное в шумной компании можетродиться?Там и мыслишки, внезапно явившейся, не уберечь:в уши разверстые только напрасная просится речь.

Папочка твой не случайно сработал надежный свойкокон.Он состоит из дубовых дверей и зашторенных окон.Он состоит из надменных замков и щеколд золотых…Лица незваные с благоговением смотрят на них.

Чем же твой папочка в коконе этом прокуренномзанят?Верит ли в то, что перо не продаст, что строкане обманет?Верит ли вновь, как всю жизнь, в обольщениявечных химер:в гибель зловещего Зла и в победу Добра, например?

Шумные гости, не то чтобы циники – дети стихии,ищут себе вдохновенья и радостей в годы лихие,не замечая, как вновь во все стороны щепки летят,черного Зла не боятся, да вот и Добра не хотят.

Все справедливо. Там новые звуки рождаются глухо.Это мелодия. К ней и повернуто папочки ухо.Но неуверенно как-то склоняется вниз голова:музыка нравится, но непонятные льются слова.

Папочка делает вид, что и нынче он истиной правит.То ли и впрямь не устал обольщаться, а то ли лукавит,что, мол, гармония с верою будут в одно сведены…Только никто не дает за нее даже малой цены.

Все справедливо. И пусть он лелеет и холит свой кокон.Вы же ликуйте и иронизируйте шумно и скопом,но погрустите хотя бы, увидев, как сходит на нетсерый, чужой, старомодный, сутулый его силуэт.

Примечания

1

Лефоше – дуэльный пистолет.

2

Глехо – крестьянин (груз.).

3

Благодарствуй (турецк.)

4

Что должен сказать? Что должен сделать? (арм.)

5

Что скажешь? Что сделаешь? (арм.)