Под управлением любви - Булат Окуджава

Песенка Белле

Машина – это дело.Все остальное – пыль.Вот деньги тебе, Белла:купи автомобиль.

Садись за руль надежный,дорожный мрак рассей,лети на крик тревожныйспасать своих друзей.

И в том автомобилеобъезди целый свет…Я дал бы тебе крылья,да у меня их нет.

«Благородные жены безумных поэтов…»

Благородные жены безумных поэтов,от совсем молодых до старух,героини поэм, и молвы, и куплетов,обжигающих сердце и слух.

Вы провидицы яви, рожденной в подушках,провозвестницы света в ночи,ваши туфельки стоптаны на побегушках…Вы и мужнины, вы и ничьи.

Благородные жены поэтов безумных,как же мечетесь вы, семеняв коридорах судьбы, бестолковых и шумных,в ожидании лучшего дня!

И распахнуты крылья любви вековые,и до чуда рукою подать,но у судеб финалы всегда роковые,и соперницы чуду под стать.

Благородных поэтов безумные жены,не зарекшись от тьмы и сумы,ваши души сияют, как факел зажженный,под которым блаженствуем мы.

В этом мире, изученном нами и старом,что ж мы видим, спадая с лица?Как уродец, согретый божественным даром,согревает и ваши сердца.

Но каким бы он в жизни ни слыл безобразным,слышим мы из угла своего,как молитвы возносите вы ежечасноза бессмертную душу его.

И когда он своею трепещущей ручкойпо бумаге проводит пером,слышу я: колокольчик гремит однозвучныйна житейском просторе моем.

«От войны войны не ищут…»

От войны войны не ищут.У войны слепой расчет:там чужие пули рыщут,там родная кровь течет.

Пулька в золотой сорочкесо свинцовым животом…Нет на свете злей примочки,да кого спросить о том?

Всем даруется победа,не взаправду – так в душе.Каждый смотрит на соседа,а соседа нет уже.

Нас ведь создал Бог для счастьякаждого в своем краю.Отчего ж глухие страстизлобно сводят нас в бою?

Вот и прерван век недолгий,и летят со всех сторонписьма, словно треуголкиБонапартовых времен.

Ироническое обращение к генералу

Пока на свете нет войны,вы в положении дурацком.Не лучше ли шататься в штатском,тем более, что все равны?

Хотя, с обратной стороны,как мне того бы ни хотелось,свои профессию и смелостьвы совершенствовать должны?

Ну что моряк на берегу?Что прачка без воды и мыла?И с тем, что и без войн вы – сила,я согласиться не могу.

Хирургу нужен острый нож,пилоту – высь, актеру – сцена,геолог в поиске бессменно:кто знает дело – тот хорош.

Воителю нужна война,разлуки, смерти и мученья,бой, а не мирные ученья,иначе грош ему цена.

Воителю нужна войнаи громогласная победа,а если все к парадам это —то, значит, грош ему цена.

Так где же правда, генерал?Подумывай об этом, право,пока вышагиваешь браво,предвидя радостный финал.

Когда ж сомненье захлестнет,вглядись в глаза полкам и ротам:пусть хоть за третьим поворотомразгадка истины блеснет.

Детство

Я еду Тифлисом в пролетке.Октябрь стоит золотой.Осенние нарды и четкиповсюду стучат вразнобой.

Сапожник согнулся над хромом,лудильщик ударил в котел,и с уличным гамом и громомпо городу праздник пошел.

Уже за спиной Ортачала.Кура пролегла стороной.Мне только лишь три отстучало,а что еще будет со мной!

Пустячное жизни мгновенье,едва лишь запомнишь его,но всюду царит вдохновенье,и это превыше всего.

В застолье, в любви и коварстве,от той и до этой стены,и в воздухе, как в государстве,все страсти в одну сведены.

Я еду Тифлисом в пролеткеи вижу, как осень кружит,и локоть родной моей теткина белой подушке дрожит.

«В земные страсти вовлеченный…»

В земные страсти вовлеченный,я знаю, что из тьмы на светоднажды выйдет ангел черныйи крикнет, что спасенья нет.

Но простодушный и несмелый,прекрасный, как благая весть,идущий следом ангел белыйпрошепчет, что надежда есть.

Нянька

Акулина Ивановна, нянька моя дорогая,в закуточке у кухни сидела, чаек попивая,напевая молитвы без слов золотым голоском,словно жаворонок над зеленым еще колоском.

Акулина Ивановна, около храма Спасителяты меня наставляла, на тоненьких ножках просителя,а уж после я душу сжигал, и дороги месил…Не на то, знать, надеялся, и не о том, знать, просил.

По долинам, по взгорьям толпою теклочеловечество.Слева – поле и лес, справа – слезы, любовьи отечество,посредине лежали холодные руки судьбы,и две ножки еще не устали от долгой ходьбы.

Ах, наверно, не зря распалялся небесною властьютвой российский костер над моею грузинскоюстрастью,узловатые руки сплетались теплей и добрей,как молитва твоя над армянскою скорбью моей.

Акулина Ивановна, все мне из бед наших помнится.Оттого-то и совесть моя трепетанием полнится.Оттого-то и сердце мое перебои дает,и не только когда соловей за окошком поет.

Акулина Ивановна, нянька моя дорогая,все, что мы потеряли, пусть вспыхнет еще, догорая,все, что мы натворили, и все, что еще сотворим, —словно утренний дым над тамбовским надгробьемтвоим.

«Прикатить на берег крымский и на Турцию глядеть…»

Прикатить на берег крымский и на Турцию глядеть,а потом взмахнуть руками, поднапрячься и взлететьпо чудесному капризу, по небесному лучу…Проплывают лодки, рыбы, все плывет, а я лечу!

Пролетаю я над морем, над стамбульской Галатой.Подо мною жизнь иная, Рог, довольно Золотой,минареты и трамваи, и бараньи шашлыки…А у нас – одни заботы, только слезы да штыки.

Вот стою уже я прочно на стамбульском берегу,но гляжу на крымский берег, изогнувшийся в дугу.Шею вытянул до хруста, мысли черные гоня:неужели все впустую? Как там нынче без меня?

Что за грозные решенья долетают сквозь туман?То ли впрямь разоруженье, то ли заново обман?Что там будет? Кем мы были? Кто мы есть, и чтонас ждет?А на пристани турецкой собирается народ.

Все дела давно забыты, и веселье, и уют,и они не тостов праздных и не манны с неба ждут,ждут, чтобы Мазлум с Ахматом здесь, на краешкеземли,с русского на их турецкий боль мою перевели.

«Дима Бобышев пишет фантазии…»

Дима Бобышев пишет фантазиипо заморскому календарю,и они долетают до Азии —о Европе уж не говорю.

Дима Бобышев то ли в компьютере,то ли в ручке находит резон.Все, что наши года перепутали,навострился распутывать он.

Дима Бобышев славно старается,без амбиций, светло, не спеша,и меж нами граница стирается,и сливаются боль и душа.

«Прощайте, стихи, ваши строки, и ваши намеки, и струны…»

Прощайте, стихи, ваши строки, и ваши намеки,и струны,и ваши вулканы погасли, и, видимо,пробил тот час…И вот по капризу природы, по тайному знакуфортунырешается эта загадка: кто будет услышан из вас.

Когда вы так странно рождались, как будто входилибез спроса,как будто с блаженной улыбкой с господского елистола,вам все удавалось отменно, и были наглы вы, а прозабыла, словно нищенка, нема и словно подачкиждала.

Но вот, будто молнии, стрелы в глазахнеподвижных проснулись,но вспыхнули, зарозовели неюные щеки ее.И тотчас гусиные перья шершавой бумаги коснулись,и тотчас ушли, не прощаясь, и быт, и беда, и вранье.

А там уж как Бог пожелает, а там уж как времязахочет,а там что подскажет природа, а там что позволятгрехи…Покуда шершавой бумаги хоть капля слезыне омочит,кто знает – что проза такое? Кто знает, что значатстихи?

Американская фантазия

Л. Лосеву

Столица северного штата – прекрасный городМонпелье.Однако здесь жара такая, что хочется ходить в белье.Да, да, в белье. Да, да, в исподнем. Да, да, пустьдаже в прошлогоднем,а впрочем, лучше без него.Как в том дарованном господнем, чтобы предстатьпред этим полднем рисунком тела своего.

Да, да, пожалуй обнаженным, лишь долларамиснаряженным,в ладошке потной их держа,и с этой потною ладошкой, как будто с деревяннойложкой,перед витринами кружа.

Моя московская ладошка, в тебя вложить совсемнемножко,и эти райские места благословят мои уста.Мои арбатские привычки к пустому хлебу и водичкездесь обрывают тормоза, когда витрины бьют в глаза.

Удар – и вой в пустом желудке, не слишкомявственный, но жуткий,людей пугающий окрест.

Но этот тип, на вид опасный – всего лишьстранничек несчастный,и он Вермонта не объест.Глоток – и все преобразилось: какая жизнь,скажи на милость!Я распрямляюсь наяву.Еще глоток – и что там будет: простит ли Богили осудит,что так неправедно живу?

Да, этот тип в моем обличье, он так беспомощенпо-птичьи,так по-арбатски бестолков.Он раб минувших сантиментов, но кофию за сорокцентовему плесните без долгов.

Дитя родного общепита, пустой еды, худого быта,готов к свершениям опять.И снова брюхо его сыто, но… на ногах растут копыта,да некому их подковать.

Америка в оцепененье: пред ней прыжками,по-оленьия по траве вермонтской мчусь.И, непосредствен, словно птица, учу вермонтцевматеритьсяи мату ихнему учусь.

«Мне нравится то, что в отдельном…»