Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант) - Эдвард Гиббон

Раболепная толпа тех, чье счастье зависело от пороков их господина, рукоплесканиями приветствовала эти постыдные увлечения. Коварный голос льстецов напоминал ему, что такими же подвигами – победой над немейским львом и убийством эриманфского вепря – грек Геркулес приобрел себе место среди богов и бессмертную память среди людей. Они лишь забывали напомнить, что на самой ранней ступени развития человеческого общества, когда животные, более свирепые, чем люди, часто спорят с человеком за обладание незаселенными землями, успешная война против диких зверей является одним из самых безобидных и полезных подвигов для героя. В цивилизованной Римской империи дикие звери к тому времени уже давно ушли далеко от человека и от многолюдных городов. Подстерегать зверей в их уединенных убежищах и привозить в Рим, чтобы они были торжественно зарезаны рукой императора, было в равной мере смешным занятием для государя и тяжелым гнетом для народа[14].

Не зная об этой разнице, Коммод охотно поверил в это славное сходство и стал называть себя Римским Геркулесом (это и сейчас можно прочесть на выпущенных по его указанию медалях). Дубина и львиная шкура заняли место рядом с троном среди символов верховной власти, и были воздвигнуты статуи, изображавшие Коммода с атрибутами бога, чьей доблести и меткости удара он стремился подражать в своих ежедневных жестоких и диких развлечениях.

Воодушевленный этими похвалами, которые постепенно заглушили врожденное чувство стыда, Коммод решил давать представления перед римским народом – показать всем те упражнения, которые раньше, соблюдая приличия, проделывал лишь в стенах своего дворца и в присутствии немногих любимцев. В назначенный день различные причины – лесть, страх или любопытство – привлекали в амфитеатр бесчисленное множество зрителей, и выступавший на арене император в какой-то степени действительно заслуживал их аплодисменты своим необычным мастерством. Целился ли он в голову или в сердце зверя, рана оказывалась одинаково точной и смертельной. Стрелами, имевшими острие в форме полумесяца, Коммод часто перерезал длинную шею страуса, обрывая его быстрый бег. На арену была выпущена пантера; Коммод-лучник дождался, пока она прыгнет на дрожащего от страха преступника; в тот же момент вылетела стрела, зверь упал мертвым, а человек остался невредим. Из клеток амфитеатра были выпущены одновременно сто львов, и сто дротиков, посланных безошибочной рукой Коммода, уложили их мертвыми, пока они в ярости бегали по арене. Ни огромный размер слона, ни чешуйчатая кожа носорога не спасали их от его удара. Эфиопия и Индия поставляли для игр самые необычные творения своей природы, и в амфитеатре было убито несколько таких животных, которых раньше знали только по произведениям искусства и которые вполне могли быть вымыслом[15].

Во время всех этих представлений принимались сильнейшие меры безопасности для того, чтобы защитить особу Римского Геркулеса от отчаянного прыжка какого-нибудь дикого зверя, который мог бы не принять во внимание достоинство императора и святость бога.

Но и последние среди черни почувствовали стыд и негодование, когда увидели, что их верховный владыка записался в списки гладиаторов, что он с гордостью и наслаждением занимается этим ремеслом, которое и законы, и нравы римлян вполне справедливо отметили клеймом позора. Коммод выбрал одежду и вооружение секутора – бойца с мечом, бой которого с ретиарием, бойцом-сетеносцем, был одним из самых ярких номеров среди кровавых представлений, дававшихся в амфитеатрах. Вооружение секутора состояло из шлема, меча и небольшого круглого щита. Его противник-сетеносец выступал совершенно без доспехов и имел лишь большую сеть и трезубец. Сетью он старался опутать врага, трезубцем – заколоть его. Если ретиарий при первом броске промахивался, он должен был убегать от гнавшегося за ним секутора, пока не подготовит сеть ко второй попытке. В роли секутора император сражался семьсот тридцать пять раз. Эти славные деяния были старательно зафиксированы в официальных документах; Коммод получал из общего фонда гладиаторов такое огромное жалованье, что оно стало новым постыднейшим налогом для римского народа. Можно легко предположить, что в этих схватках хозяин мира всегда выходил победителем. В амфитеатре его победы не часто были кровавыми, но когда Коммод упражнялся в своем искусстве у себя во дворце или в гладиаторской школе, его несчастные противники часто удостаивались смертельной раны от руки императора и расписывались в своей лести собственной кровью. Теперь император презирал Геркулеса. Имя Павел – так звали знаменитого секутора – было единственным, которое ласкало его слух. Оно было высечено на огромных статуях Коммода и повторялось, звуча все громче, в восклицаниях мрачного, но неизменно рукоплещущего сената. Единственным сенатором, поддержавшим честь своего звания, был Клавдий Помпеян, добродетельный муж Луциллы. Как отец, он позволил своим сыновьям ради их безопасности присутствовать в амфитеатре; как римлянин – заявил, что его жизнь в руках императора, но он никогда не станет смотреть, как сын Марка Аврелия позорит себя и свое достоинство. Несмотря на свою мужественную решимость, Помпеян избежал кары тирана, и ему посчастливилось сохранить вместе с честью жизнь.

После этого Коммод достиг высшей степени порока и бесславия. Слушая приветственные крики льстивых придворных, он не мог скрыть от себя, что заслужил презрение и ненависть каждого мыслящего и добродетельного человека в империи. Осознание этой ненависти, зависть к обладателям любых достоинств и заслуг, обоснованное чувство опасности и привычка убивать, приобретенная в ежедневных развлечениях, воспаляли его жестокую душу. История сохранила длинный список сенаторов консульского звания, ставших жертвами его беспричинной подозрительности, которая была нацелена больше всего на тех несчастных, кто был хотя бы отдаленно связан с семьей Антонинов, и не щадила даже тех, кто служил орудием для его преступлений или удовольствий. В конце концов жестокость Коммода погубила его самого. Он безнаказанно пролил благороднейшую кровь Рима и погиб, как только стал внушать страх своим домашним. Его любимая наложница Марция, камердинер Эклект и префект претория Летус, встревоженные судьбой своих сотоварищей и предшественников, решились заранее отвести от себя ежечасно угрожавшую им гибель либо от каприза обезумевшего тирана, либо из-за внезапной вспышки народного гнева. Марция нашла случай подать своему любовнику отравленного вина, когда тот устал после охоты на диких зверей. Коммод ушел спать, и, пока он был скован ядом и опьянением, один молодой силач, борец по профессии, вошел в его спальню и задушил императора, не встретив никакого сопротивления. Тело тайно вынесли из дворца раньше, чем в городе или при дворе возникло хотя бы малейшее подозрение о смерти Коммода. Такова была судьба сына Марка Аврелия, и так легко было уничтожить ненавистного тирана, с помощью искусственной власти правительства тринадцать лет угнетавшего миллионы подданных, из которых любой был равен своему повелителю по физической силе и личным способностям.

В своем рассказе о Коммоде Гиббон опирается на сплетни консерваторов, которые были оскорблены и разгневаны поведением императора. Коммод смотрел на мир не по-римски и бросал вызов традиционным представлениям о свободе. Он пытался лишить Рим положения центра всей империи. Назвавшись Римским Геркулесом и Восходящим Солнцем, он выходил за пределы прежних национальных культов и объединял эти культы, чем проложил путь семейству Северов. Его убийцы представляли реакционные силы. Эти заговорщики предложили сан принцепса Пертинаксу, пожилому консервативному сенатору. После нескольких попыток провести реформы Пертинакс был убит преторианцами. Его правление продолжалось восемьдесят шесть дней.

УСИЛЕНИЕ ВОЕННОЙ АВТОКРАТИИ И НАЧАЛО ОРИЕНТАЛИЗМА

Глава 5

ПРОДАЖА ИМПЕРИИ ПРЕТОРИАНЦАМИ. ВСТУПЛЕНИЕ НА ПРЕСТОЛ СЕПТИМИЯ СЕВЕРА

Власть меча больше ощущается в обширной империи, чем в маленьком сообществе. Самые одаренные политики вычислили, что ни одно государство не может держать более сотой части своего населения вооруженной и праздной, иначе это государство быстро исчерпает свои силы. Но хотя это соотношение может быть одинаково повсюду, влияние армии на остальную часть общества бывает разным, в зависимости от ее реальной силы. Преимущества военной науки и дисциплины невозможно использовать, если нет достаточного количества солдат, которые действуют как одно тело, направляемое одной душой. Если такой союз объединяет горстку людей, он не дает результата; если бы он объединил огромную толпу, его невозможно было бы применить на деле. Так машина одинаковым образом теряет свою мощь и при очень малом размере, и при слишком большом весе своих пружин. Чтобы проиллюстрировать это наблюдение примером, нам нужно лишь подумать о том, что никакое превосходство в природной силе, оружии или приобретенном мастерстве не бывает так велико, чтобы оно позволило одному человеку постоянно держать в подчинении сто подобных себе людей. Тиран, правящий одним небольшим городом или маленьким округом, скоро обнаружил бы, что сто вооруженных сторонников – слабая защита против десяти тысяч крестьян или граждан. Но сто тысяч дисциплинированных солдат могут деспотически командовать десятью миллионами подданных, а десять или пятнадцать тысяч гвардейцев способны наводить ужас на самую большую массу простого народа, какая когда-либо толпилась на улицах огромной столицы.