Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

внезапную бурю, которая на трое суток отрезала нас от остального мира, синоптики тоже не предвидели. Совершенно неожиданно прямо перед нами с пушечным грохотом обрушилось дерево, ветер все более крепчал, словно рвался с цепи, оглушал, нам уже было трудно не то что продвигаться вперед, но хотя бы удержаться на ногах. Тем не менее про себя мы оба решили, как потом выяснилось, что все же стоит пусть немного изучить эту местность, где, возможно, еще не ступала нога человека. Лес вокруг нас казался бесконечным и враждебным. Рев ветра в кронах деревьев вселял ужас. Опустились сумерки, и окружающий мир стал превращаться в царство теней. Обстоятельства были таковы, что нам пришлось подумать о поиске хоть какого-нибудь укрытия, и вскоре мы набрели на дыру в земле, одну их тех ловушек, что устраивают охотники на тропах диких животных, прикрывая ветками, чтобы сделать их незаметными. Однако эта была раскрыта, хворост убран — вероятно, улов уже достали. Глубиной эта яма была метра два, — продолжал Евгений Смоленко. — Мы спрыгнули вниз. Убежище не слишком нам помогло: немного защитило, конечно, от ветра, но самую малость. А если бы ударил дождь, яма бы никак от него не защитила. И следовало еще учесть, что в наше пристанище могло свалиться что угодно: например, выкорчеванное ветром по соседству дерево, его сучья раздавили бы нас, либо тигр — в этом узком пространстве ружья бесполезны, он мигом расправился бы с одним из нас или с обоими. Вместе с тем, вылезти из этой ямы, чтобы поискать другое укрытие, тоже не казалось нам хорошей идеей, поскольку ветер не утихал. Поэтому мы решили переждать там какое-то время, надеясь, что ни тигр, ни тяжелые сучья к нам не присоединятся. Хорошо помню, как Эдвард Чен сел на землю, чтобы прикурить сигарету. Удалось ему это лишь после нескольких попыток: ветер был сильным даже в дух метрах под уровнем земли вернее, кружился без остановки. Затем Эдвард прислонился спиной к одной из стенок, чтобы спокойно покурить, и неожиданно ощутил, что некоторые ветки за ним, присыпанные землей, образуют своего рода отвесный занавес, который легко прогнулся под давлением его спины. Он обернулся и попытался немного раздвинуть их. Занавес из веток и земли почти сразу же поддался, и перед нами открылся слегка отлогий лаз — что-то вроде большой, довольно глубокой норы, в ней можно было бы сидеть, но не стоять: высотой она была не больше сантиметров ста тридцати. К счастью, у нас при себе имелся фонарь, это позволило зайти внутрь и осмотреться. Подземный ход был длиной примерно три метра, в конце поворачивал почти под прямым углом и через еще два метра расширялся в некое подобие камеры, площадью два на три, с более высоким потолком, где-то метр восемьдесят, это как раз мой рост, — сказал Евгений Смоленко, — так что я мог там стоять с поднятой головой. Мы недоумевали, и я до сих пор спрашиваю себя, животное какого вида могло вырыть подобную нору. Я немного разбираюсь в таких вещах, но ответа все еще не нашел. Как бы там ни было, в нашем распоряжении имелись свет, сигареты, печенье и вода. Вот в этой покинутой кем-то норе мы и провели следующие три дня — курили, грызли печенье, иногда пели старые песни, чтобы подбодрить себя, а главное — ждали, когда можно будет вернуться в лагерь, иногда делали вылазки наружу, чтобы проверить силу бури, время от времени кто-нибудь из нас уединялся на несколько часов в задней комнате, как мы называли более просторную часть норы. Можете посчитать это странным, но все это время мы ощущали себя совершенно безмятежно. Впоследствии мы с Эдвардом Ченом пришли к выводу, что наша изоляция от внешнего мира была похожа на путь к идеальному равновесию души, если не сказать — к простому тихому счастью. Да, это может звучать глупо, но мы, пока длилось наше трехдневное заточение в норе вдали от мира, чувствовали себя прекрасно, настолько непринужденно, что это приключение остается одним из моих любимых воспоминаний. Что касается Эдварда Чена, у меня есть причина полагать, что он думал так же. Возможно, мы отнеслись бы к этому по-другому, если бы пришлось провести в той норе гораздо больше времени, но уверяю вас, что говорю вам правду.

Мои глаза, сомнения нет, округлились: не ожидал, что Евгений Смоленко может выглядеть смущенным.

Глава 15

Рассказ Евгения Смоленко

(II. Судьба Эдварда Чена)

Заселившись в отель, я сразу же растянулся на кровати. Было четыре часа пополудни, то есть десять вечера во Франции, и, как говорится в некоторых романах, я решил предаться сиесте. Нью-Йорк — город необычайно интересный, волнующий, но для меня уже немного привычный: я приезжал сюда три раза, из них два с Марьяной, теперь уже четвертый раз, и для такой короткой поездки у меня не было желания носиться по городу в поисках местного колорита. Со времени высадки из самолета я, такое ощущение, уже успел получить свою дозу. После аэропорта, челночного автобуса и метро — все это вполне обычно, можно было подумать, что оказался в почти любом западном или японском городе, но, как в предыдущие разы, при выходе на поверхность в районе Пятидесятой улицы на меня обрушились безумный шум автомобилей, стартующие ввысь небоскребы, пара полицейских на лошадях, перебрасывающиеся непонятными фразами чернокожие парни в каскетках с логотипом Nike, разноголосые сирены в стиле Starsky & Hutch[46], десятиметровый лимузин, авторская копия статуи Свободы[47], вездесущие yellow cabs[48]. Целый фильм. Впрочем, ничего странного: воображаемый образ этого города настолько впитался в наше мышление, что, вероятно, любой человек, прибывший в Нью-Йорк, ощущает себя участником съемок телерепортажа или сериала.

У меня была назначена встреча с Тревором Саидом-младшим в районе Гринвич-Вилледж, в кафе «Мона Лиза». Значит, можно было пару часов побездельничать на кровати. Отель был недорогой, но симпатичный и почти без уличного шума. Стены моего номера были украшены черно-белыми, разного размера и стиля фотографиями Ланы Тернер, Кэтрин Хепберн, Лорин Бэколл, Риты Хейворт, Джин Тирни и Лиз Тейлор[49]. Я вдруг вспомнил, что Марьяна очень любит Джин Тирни[50], встал, откопал в дорожной сумке ту пару слов, что написал ей (Марьяне), спустился на рецепцию, где молодой пуэрториканец, похожий на Энди Гарсию[51], без вопросов согласился выдать мне марку и отправить письмо до пяти вечера, там же я обратил внимание на стеллаж с почтовыми открытками, одна из