Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

нее именем Сандра Казимежски, причем несообразность фамилии своей цветовой гамме она старалась компенсировать совершенно невозмутимым выражением лица. Почти без лишних слов она набросала мне любопытный портрет, одновременно эмоциональный и рассудительный, настроений общества, преобладавших в Нью-Йорке после терактов. По ее мнению, хотя трагедии такого размаха всегда заставляют нацию вспомнить о своем единстве, обольщаться на этот счет не стоит. Однако сплочение народа, его единодушие в моменты общей угрозы и боли, о чем говорили, например, Мальро[69] и Жюль Ромен[70], создает притягательную иллюзию способности людей хоть немного объединиться — она тоже переживала эти чувства и говорила о них без стеснения. Она была из добровольцев, которые, не жалея сил, помогали пострадавшим тогда от теракта — так же, как Беатрикс Медоу-Джонс, другая особа, которую мне рекомендовал Шуази-Легран, довольно хрупкая и симпатичная блондиночка лет двадцати пяти, не больше, стриженная почти наголо, с огромными черными глазами и, пожалуй, не очень выразительным голосом, тоже студентка — в области информатики. Ни они, ни я не знали, кстати, где он взял их координаты, поскольку они не были знакомы ни с ним, ни друг с другом, поэтому были немало удивлены, что некий французский журналист звонит им, чтобы попросить о встрече, под единственным и неясным предлогом, что они американки и обе некоторое время жили во Франции. После сопоставления различных сведений выяснилось, что они, с интервалом в один год, прожили по шесть месяцев, оплачивая кров и стол услугами по дому, у одной и той семьи, и, не имея другого выбора, я пришел к выводу, что Шуази-Легран каким-то образом знаком с их бывшими хозяевами, которые и посоветовали ему обратиться к этим двум девушкам, а их самих не предупредили. Все это говорило не в пользу глубокого профессионализма шефа, но, поразмыслив, я решил не обращать на это внимания.

Сандра Казимежски сказала мне также, что читает сейчас очень интересную, на ее взгляд, книгу о последствиях 11 сентября. Она достала ее из своего рюкзачка и показала мне отрывок, который, по ее мнению, отражает истинный смысл международной обстановки. Это была книга «Театр войны» Льюиса Лэпама[71]. «Никто не пытается оспорить наше военное и экономическое превосходство, — говорит там Лэпам, — однако каким интеллектуальным и моральным оружием располагаем мы, чтобы выстоять в конфронтации с миром, на просторах которого все более многочисленные народы питают претензии к нам и при этом пытаются разработать такое же могучее вооружение, как наше?» Я переписал себе эту фразу, прежде чем на время попрощаться с девушкой.

В противоположность непредсказуемой, многоцветной и невозмутимой Сандре Казимежски, Беатрикс Медоу-Джонс могла предложить мне лишь связку затасканных истин, что напомнило разговор с Тревором Саидом-младшим накануне, с той лишь разницей, что она неутомимо таращила свои огромные черные глаза, чтобы подчеркнуть неслыханный и невыразимый масштаб событий, о которых она рассказывала с услужливой банальностью. Мы сидели в одном из пабов Сохо, звучали записи старого блюза — всегда слушаю их с удовольствием, когда вошел туда, сразу узнал Сона Хауса[72], бренчавшего на своей гитаре, напевая Come to die[73], — и пока блондиночка грузила меня избитыми фразами, я украдкой наблюдал за старым щербатым негром, сидевшим за соседним столиком: он слегка брызгал от удовольствия слюной и отбивал кончиками пальцев ритм на столе. За окном уличное движение не затихало ни на миг. Очень худощавый парень с бритым черепом, утыканным металлическими шипами, выгуливал на поводке какое-то животное размером с куницу — вероятно, хорька. Небольшое время спустя показалась высокая широкоплечая блондинка с грубыми чертами лица и чрезмерно красными губами — возможно, трансвестит, — жеманно курившая сверхтонкую сигарету. В четырех-пяти метрах за ней — поводок был растяжимым — плелась, похрюкивая, серая свинья, вся в складках жира, шкура сидела на ней, как слишком просторная одежда, словно она по ошибке натянула на себя лишнюю кофту, — свинка шла не торопясь, методично обнюхивая почти каждый квадратный сантиметр тротуара. Затем я увидел на том же тротуаре молодую женщину — необычно бледную, всю в черной одежде, с таким же макияжем и стайкой металлических колечек на лице, на своей шее она несла питона. Я тотчас подумал, что тут у них всех какая-нибудь конференция или дружеская вечеринка. Не помню уже, где прочитал, что характерными признаками заката цивилизации считаются, среди прочего, умышленное декоративное членовредительство, умножение количества домашних животных, тотальный скептицизм и культ праздничного изобилия.

К полудню я с этим закончу, — говорил я себе, довольный, что остается еще большая часть дня и можно провести ее так, как я примерно и планировал: что касается работы, осталось разве что посетить Ground Zero, который, как я где-то слышал, власти благоустраивают для туристов, что меня слегка возмутило. Можно сделать это после обеда. Подводя краткий итог, было очевидно, что из трех встреч только одна оказалась относительно удачной — результат неважный, хотя и спрогнозированный. Как я и ожидал, — снова сказал я себе, в этот раз на фоне Cross Road Blues Роберта Джонсона[74], — вполне мог бы настрочить эту статью дома: придумал бы из головы пару выживших свидетелей теракта — и дело в шляпе.

«Не привередничай, — сказала бы Марьяна, если бы спустя пару дней я поделился с ней вот этой мыслью, — ты же в Нью-Йорке, не теряй времени зря, сходи хотя бы повидать меня в музее Метрополитен».

Именно это я и собирался сделать, но сперва отобедав чем-нибудь где-нибудь — и почему бы не здесь же, например, говядиной на гриле, с гарниром из томатов и огурцов? Я уже готов был распрощаться с миловидной черноглазой блондинкой и с ее благонамеренной чепухой — в таких красках и упомянул бы о ней Марьяне по возвращении — но тут она зацепилась за что-то взглядом в газете, которую я купил тем же утром, и спросила, не разрешу ли я пролистнуть ее. Я подал ей газету, сам же тем временем расплатился за свое пиво и ее кока-колу. Тогда-то она и разрыдалась.

Глава 18

Рассказ Беатрикс Медоу-Джонс

(Пещера в пустыне)

В газетной заметке, которую прочитала Беатрикс Медоу-Джонс, причем ее симпатичное личико вдруг стало настолько растерянным и печальным, что мне ужасно захотелось обнять ее, чтобы хоть как-то утешить, — такой жест с моей стороны она, впрочем, наверняка была не готова принять («И я тоже», — фыркнет спустя пару дней Марьяна) — говорилось о смерти некоего двадцатитрехлетнего Аластера Спрингфилда, полуразложившийся труп которого был обнаружен в одной из пещер в пустыне