Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

смотреть телевизор в гостиницах, где я останавливаюсь, всегда было одним из моих любимых занятий, было своего рода ритуалом, от которого я никогда не уклонялся, — несомненно, потому что существует бесчисленное множество каналов, которые я не могу принимать у себя, к тому же дома я почти никогда и не смотрю телевизор, ведь там все равно в большинстве случаев показывают что-нибудь гнусное (согласен, слегка преувеличиваю), пачкающее если не глаза, то мозги. Однако в гостиницах все по-другому: когда просмотр (я бы сказал, вслепую, на авось) местных каналов остается своего рода обрядом, исключением из правила, телевидение не вызывает у меня отвращения. Помню, однажды вечером в Тулузе я наткнулся на соревнования по сумо, это был чисто спортивный канал, и меня восхитили мощь и проворство этих гор сала и мускулов с невозмутимыми лицами. Я тогда сказал себе, что, без сомнения, это единственное, что у нас общего с Шираком[59]: мне было известно, что он большой любитель и даже знаток сумо. У одного из тех атлетов, с явно западными чертами лица, из чего я сделал вывод, что он должен быть иностранцем (впоследствии я узнал, что одна из ярчайших звезд этого спорта — вполне возможно, тот самый — по происхождению был американцем, что, вероятно, заставляло его ощущать себя парией внутри чрезвычайно сурового, элитарного и ксенофобского сообщества чемпионов сумо), в глазах прочитывалось глубоко меланхолическое настроение, что делало его довольно похожим на Филиппа Сегена[60]. Я уж чуть было не состряпал изощренную теорию о взаимосвязи борьбы сумо и тяжеловесами правого крыла французской политики, но вскоре остыл к этой затее. В другой раз — кажется, в Бордо — мне попался музыкальный канал, по которому проплывали, клип за клипом, почти все одинаковые, беспрерывно жестикулирующие исполнители рэпа: одни и те же умышленно неуклюжие и вызывающие движения ног, рук и пальцев, похожие лица, страстно выдвинутые вперед губы и челюсти, имитация повадок животного, однако без всякой грации (животные всегда грациозны), механические, грубые конвульсии в такт примитивному, двухчастному, отрывистому ритму. Все это делало из мужчины (вернее, из самца) ритмично работающую, энергичную, неистовую машину для секса, а из женщины — объект похоти, услужливо выставляющий напоказ, с соответствующими ужимками и неприличными позами, свои прелести. Смотреть на это было не очень-то приятно, но познавательно. Поскольку эстетика рэпа мне совершенно чужда, а музыкальное сопровождение в особенности противно, я не задержался на этом канале. Переключая, буркнул себе: «Звериные взгляды, рожи заплечных дел мастеров. Я не в восторге. Not my cup of tea[61]».

Однако теперь, в Нью-Йорке, на экране высветилось — вот удача! — одно из самых лучезарных женских лиц, которые я когда-либо знал: Одри Хепберн[62] в «Завтраке у Тиффани», душевно поющая у окна песенку Генри Манчини Moon River[63]. Единственная женщина в мире, в которую нельзя не влюбиться, если только человек в здравом уме. Я не медля добавил в открытке для Марьяны постскриптум — поставил ее в известность, что этим вечером у нее была конкуренция. Хотя знаю этот фильм наизусть, все же досмотрел его до финальной сцены под дождем — она, безусловно, чрезмерно, по-голливудски, сентиментальная, к тому же в романе Трумена Капоте она совсем не такая, но тем не менее сумела еще раз растрогать меня: нужно сказать, я довольно воспитанный зритель, особенно для Одри Хепберн. Поскольку включен был киноканал, сразу после этого начался следующий фильм, почти не дав мне времени прийти в себя. Я не был уверен, что смогу его досмотреть: шел уже двенадцатый час ночи, перелет через океан и разница во времени изнурили меня. А начинался фильм Джима Джармуша «Мертвец»[64], с эпиграфом из Анри Мишо[65]: «Желательно не путешествовать в компании мертвеца». Но, вопреки тому, что тема этого фильма была для меня несомненно актуальной, я уснул уже на первых секундах, совсем как Джонни Депп в своем вагоне, под стук крутящихся колес.

Глава 17

Между питоном и серой свинкой

На рассвете следующего дня я снова пролистал (первый раз это было в самолете, перед разговором с Евгением Смоленко) книги, которые должны были вскоре поступить в продажу, на тему «после 11 сентября», и для которых моя статья, предполагалось, станет не рецензией (в этом случае не было бы смысла лететь в Нью-Йорк), а своего рода иллюстрацией с места событий, чем-то вроде поверхностного и косноязычного фона в стиле micro-trottoir[66]. Среди книг была исповедь раскаявшегося исламиста, эссе о связях ЦРУ с радикальными воинами Аллаха — мне вспомнился Ленин, насмехавшийся над капиталистами, готовыми подписать себе приговор, продавая ему веревку, на которой он собирался повесить их повыше и без отлагательств; вторая книга, не слишком интересная, бегло пересказывала широкое возмущение терактами и с дрожью в голосе восхваляла — без сомнения, заслуженно — хладнокровие и героизм безымянных спасателей; третья, ее я успел немного почитать раньше, была посвящена американской политике и ее неугомонным противникам в период с 1950 года, основным тезисом в ней было то, что, вопреки широко распространенному мнению, в том числе и моему, Соединенные Штаты уже отказались от желания доминировать во всем мире — по крайней мере, на уровне политики, признали его право на разнообразие, его хаотичность, и прилагают усилия лишь к тому, чтобы лучшим образом использовать этот хаос в своих интересах. Я сказал себе, что Римская империя тоже в свое время отказалась завоевывать или ассимилировать племена варваров, перейдя к политике сдерживания их натиска с помощью «лимеса»[67], прежде всего — дунайского вала, который должен был прочертить вплоть до Черного моря границу империи: варвары по одну сторону, Рим и цивилизация по другую. Однако спустя некоторое время варвары прорвали те укрепления, и империя в конце концов рухнула. Предполагаемый поворот американской позиции означал, впрочем, всего лишь другую форму гегемонии — не столько политической, сколько экономической. Свидетельством тому стали два последних десятилетия прошлого века: нарастающий отход от любого глобального политического проекта и неоспоримая победа экономического мышления[68] — как на планетарном уровне, так и на государственном, даже на муниципальном: настоящие центры принятия решений уже давно покинули министерства и обосновались в административных советах транснациональных корпораций.

Эту же идею спустя несколько часов развивала в беседе со мной одна из двух особ, адреса которых дал мне Шуази-Легран, — очень говорливая чернокожая девушка с красными волосами и зелеными глазами, к тому же одетая вся в желтое, студентка-политолог с неожиданным для