Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

произведений и их общественного распространения моральное воспитание невозможно. Неслучайно тоталитарные системы ущемляют свободу искусств — они стремятся ограничить способность воображения у граждан.

Ценностный плюрализм и ценностный нигилизм

Таким образом, ценностный релятивизм некогерентен и потому неприемлем. То, что мы по моральным причинам должны делать, а от чего — воздерживаться, не может быть лишь выражением групповой принадлежности.

Ценностный плюрализм как более слабый тезис выстроен несколько лучше. Ценностный плюрализм — это на первый взгляд безвредное допущение, что существуют различные ценностные представления, которые нельзя привести к одному знаменателю, так как они в корне противоречат друг другу. Это допущение, однако, упускает из виду, что человечество куда более единодушно, чем кажется, если считать субкультуры и подгруппы людей фундаментально разными на уровне их моральных убеждений. Это допущение просто неверно. Общественное и культурное разнообразие не ведут к тому, что люди, принадлежащие к разным культурам, автоматически расходятся друг с другом в значимых моральных вопросах.

К тому же сегодня имеются морально-психологические исследования, оперирующие большими массивами данных по разным культурам и показывающие не только то, что существуют абстрактные универсальные принципы, очевидно охватывающие разные культуры, но еще и что в способах принятия решений в конкретных ситуациях проявляются универсальные паттерны [84]. Это не должно удивлять, ведь между человеческими группами нет и фундаментальных биологических различий, так что скорее можно ожидать, что наши основополагающие эмоции, важные и для этики, в достаточной степени сходны.

Универсализм укоренен в биологии, которой он, конечно, полностью не исчерпывается, так как биологическая предыстория высшей морали развивалась в близких отношениях и малых группах, так что наши сегодняшние этические проблемы уже не могут осмысленно решаться на этой основе.

Но даже если бы ценностный плюрализм был верен, из наличия множества несопоставимых друг с другом ценностных представлений не следовало бы, что не существует никаких универсальных ценностей. Так, действительно есть разные, отчасти несопоставимые друг с другом ценностные представления, которые, конечно, определяются не культурами, а в лучшем случае статистически устанавливаемыми группами. Но из того, что у разных групп людей разные ценностные представления, не следует, что они все истинны или обоснованны. Ведь некоторые ценностные представления неприемлемы, например, те, что излагает Гитлер в «Майн Кампф»[85].

Наряду с опасным ценностным релятивизмом и преимущественно безобидным ценностным плюрализмом на пути к принятию морального реализма стоит третий могущественный миф, к которому мы обратимся теперь и который полагает, что в действительности нет вообще никаких ценностей и моральных фактов. Речь идет о ценностном нигилизме, отрицающем какую-либо форму моральной объективности.

У ценностного нигилизма есть приверженцы во всех политических лагерях, есть радикально левые и радикально правые нигилисты, а равно и нигилисты в политическом центре, который сегодня называют «гражданской серединой»[86].

Примечательно, что в Германии есть праворадикальная нигилистическая традиция, которая сохранила свое влияние в послевоенной Германии, к примеру, в мысли философа Мартина Хайдеггера и влиятельного специалиста по государственному праву Карла Шмитта. Оба были по личным автобиографическим причинам заинтересованы в том, чтобы оправдать свое участие в разных фазах установления и поддержания национал-социалистической диктатуры. Эта заинтересованность безусловно сопровождалась тем, что обоим должно было быть психологически и морально нелегко смириться с ситуацией, когда они внезапно оказались на стороне однозначных всемирно-исторических преступников, так что идеология вроде ценностного нигилизма была обоим мыслителям как бальзам на душу. Если бы не было моральных фактов, существующих независимо от борьбы за власть и решений индивидов, продвигающих свои ценностные представления посредством таких актов насилия, как захват власти национал-социалистами, виновность в злодеяниях, прямая или даже косвенная, значила бы существенно меньше. Хайдеггер и Шмитт, конечно, еще до захвата власти национал-социалистами разделяли ценностно-нигилистические взгляды, что в том числе объясняет их политическую позицию (что отсылает к широкому, еще не устоявшемуся полю исследований).

Довольно ясный памфлет против идеи объективно существующих универсальных ценностей принадлежит самому Карлу Шмитту. Он был сочинен в 1959 году и носит откровенно циничное заглавие «Тирания ценностей». Этот текст ссылается, помимо прочего, на Хайдеггера, которого Шмитт даже знал по овеянной легендами комиссии по философии права, которая со своего основания в 1934 году собиралась в веймарском архиве Ницше под руководством одного из верховных национал-социалистических юристов Ганса Франка. Исторические детали этой порой остро обсуждаемой констелляции мы можем оставить здесь в стороне[87]. Аргументация Шмитта интересна и фактически извращенна, поскольку он — как и Хайдеггер — выводит Холокост, в частности, из еврейского, универсалистски мыслящего и в основном представляющего скорее политически левых философов неокантианства. В связи с этим основная идея неокантианской философии ценностей гласит, что естественные науки описывают свободную от ценностей область универсума, тогда как философия, гуманитарные и социальные науки исследуют не наблюдаемое в каузальных связях, но тем не менее объективно существующее царство действующих норм, к которым относятся такие высшие моральные принципы, как знаменитый категорический императив (об этом см. с. 167). Шмитт характеризует всю философию ценностей как…

…попытку провозгласить человека в качестве свободного, ответственного существа, пусть и не в его бытии, но хотя бы в области действия того, что называют ценностями. Эту попытку вполне можно охарактеризовать как позитивистскую замену метафизического[88].

Здесь Шмитт мухлюет. Дело в том, что нечто является метафизическим, если его нельзя исследовать лучшими из имеющихся у естественных наук средств, если оно, в частности, принципиально не поддается физическому исследованию [89].

Но есть много вещей, которые нельзя исследовать физически, например числа, справедливость, выборы в бундестаг и история искусства. Физика может исследовать своими методами лишь то, что можно экспериментально установить. О том, что не могут измерить ее инструменты, она должна молчать. Это не слабость, а скорее подлинная сила физики, которая с помощью экспериментов и математического построения теорий способна собирать впечатляющие знания о Вселенной и делать их технически применимыми.

Как прежде Кант (который следовал в этом шотландскому философу Дэвиду Юму), неокантианцы таким образом защищались от так называемой натуралистической ошибки. Натуралистическая ошибка пытается вывести то, что мы должны делать, из того, что мы наблюдаем. Она путает исследуемое естественными и социальными науками бытие с долженствованием, а природу — с нормами.

Физика при этом может в лучшем случае описать то, что поддается измерениям, то есть имеет место, и таким образом предсказать будущий способ развития измеряемых процессов. Но ценностные суждения относятся не к измеряемому и уж точно не к предсказываемому, так как они нормативны — они предписывают то, что должно происходить, а не предсказывают то, что произойдет. Это знаменитое различие между бытием и долженствованием, выдвинутое