Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

хаты и не теряя времени, они впряглись в эту повозку и покатили скорбную поклажу к озеру. Путь был совсем не близким и не простым. Со всеми остановками, передыхами, вздохами и ахами, всхлипами да страхами добрались они к легендарному водоему лишь под утро и спустили убитых фашистов на дно у границы трясины и чистой воды, привязав каждому к ногам по дополнительному каменному грузу. А тележку закатили в раскидистые кусты ивняка и перешли по незаметной заросшей тропинке на соседний берег Бездона. Здесь и остановились.

Сгоряча да со страху не взяли с собой толком ни еды, ни запасов, только мужнину флягу с водой да вчерашнюю буханку хлеба. Ходят вкруг озера уже третий день и никак никуда выйти не могут. А вернуться в деревню страшно, ведь шутка ли сказать – двух офицеров укокошили да в воде притопили. Не знали они к тому времени, что хату той же ночью немецкий карательный отряд спалил дотла и все хозяйство разорил. А за такое дело, что сами Вороновы сотворили, пусть и не доказанное, немцы церемониться точно не станут, расстреляют или того хуже – повесят. Куда идти дальше, было вовсе не понятно. Присели, а потом и прилегли рядышком.

Птицы запели во всю мощь летнего утра. Солнце пригрело, а потом и припекло, а женщина с дочерьми так и лежали в диком лесу у коварной трясины. Проспали уставшие почти до вечера. А после и всю ночь, сбившись в кучку, продрожали вместе. Другой день пошел, тоже побродили-побродили и снова к этой заросшей тропинке у трясины выбрались. Тут пока и обосновались. Веток наломали и что-то вроде шалаша соорудили. Ягоды собирают, травку съедобную, остатки хлеба подъели, водицу уже из ручья пьют. Уж который день не евши. Совсем обессилели и прилегли в свой схрон. И вдруг из лесу выглядывает нос в конопушках и два хитрющих и внимательных глаза под выцветшими, пшеничного цвета бровями. Оглядели эти зоркие глаза картину «У шалаша», да и шмыг к тетке. Вылез из кустов мальчишка в рубахе драной и штанишках затертых, подошел к женщинам, что вповалку в шалашике спят измученные, и стоит улыбается:

– Э-э-эй! Теть Мань, Олька, Нюрка, Ленка! Вы чо тут разлеглись?

Подскочили переполошенные девки и мамка их, но от слабости да спросонья не разберут, что за гость стоит насмехается. Тут Маня Воронова его узнала:

– Ты Лёнька, чо ли? Деда Павлика сынок, последыш?

– Я самый. А вы как тут очутились? Вас поди целую неделю ищут по всем деревням да хуторам. Немцы говорят, что вы поубивали каких-то их солдат. Правда, другие болтают, что не убивали их вовсе, а что они сами куда-то сбегли, – выпалил Лёнька.

– Мы не виноваты… они сами ворвались и хотели снасильничать да поубивать нас, – виновато и грустно покачала головой Воронова.

– Мы с мамкой только защищались от них, от этих гадов, – устало добавила старшая дочка Ольга.

– Ух ты! Так им и надо! Они ж до того утром к нам наведались и мамку чуть мою тоже… ну я одного и пырнул отцовским шилом-крюком чинильным. Он им валенки всегда латал. Так тот гад визжал, что наша Хавронья, когда ее резали.

– То-то я думала – мне показалось, что задница у него вся кровью залита была.

– О! То точно мой! Я его пометил. Ха-ха! – хитро улыбнулся мальчишка.

Несмотря на то что история с отравлением немцев окончилась расправой над его матерью и поркой, он чувствовал себя победителем в этой нелегкой схватке с врагами. Девятилетний мальчишка, выросший свободным и храбрым, проявлял свои только формирующиеся мужские качества инстинктивно и непосредственно. На осмысление своих поступков в условиях вражеской оккупации и террора не было времени и возможности.

– Мамка с Олькой его тоже, того, пометили, – усмехнулась средняя сестра Анна, которую все звали Нюрой. Ей не удалось поучаствовать в той славной битве и помочь матери с сестрой прикончить ворвавшихся злодеев, и теперь она переживала и ревновала.

Присев вместе со встреченными так неожиданно женщинами семьи Вороновых, Лёнька терпеливо выслушал их рассказ о происшедших в тот злополучный день событиях, когда венгры отметились в их доме, а после появились у кузнеца на хуторе. Закончив повествование, женщины окружили мальчишку, а он с самым серьезным видом повел их по одному ему известному маршруту.

– Давайте вместе пробираться к батиному домику. Там можно всем разместиться. Кое-какие запасы там припрятаны, – продвигаясь вдоль камыша, говорил Лёнька идущим сзади цепочкой, след в след, женщинам.

Одновременно всем беглецам возвращаться в деревню было крайне опасно, и, обсудив все возможные варианты, которых было совсем не много, было принято решение прятаться в лесу. А чтобы выжить и не пропасть, лучшим местом, безусловно, была бы Павликова сторожка. О ней Вороновы даже не слыхали, так как жили отдельно на хуторе и не интересовались лесным хозяйством Лёнькиного отца, хотя сам мальчик был им знаком. Они даже согласились подчиниться его наставлениям.

Он вел свой небольшой отряд и постоянно отдавал команды. То нужно было следовать друг за другом, держась за руки. То, наоборот, по одному перепрыгивать с кочки на кочку, но чаще всего приходилось идти гуськом друг за дружкой, ступая по одним и тем же следочкам. Парень вооружил каждую из своих спутниц длинной палкой, наломав их из ореховых кустов. А когда подошли вплотную к трясине, через нее вообще пришлось местами просто переползать. Во время одного из таких переходов Кузнечиха начала вдруг расспрашивать о трясине и ее легендах. Лёнька пытался рассказать то, что знал или слышал от других:

– Ну вот и эта тетка Настасья, бывало, тоже выскочит из болотины да набросится на путников!

В тот же момент, как он произнес эти слова, прямо перед группой ползущих беглецов из трясины выползла и стала медленно подниматься облепленная водорослями и болотной тиной сгорбленная фигура…

Девчонки и сама Воронова завопили так, будто увидали привидение или Бабу-ягу Костяную ногу. Впрочем, так оно почти и было в действительности. Лёнька, забыв об опасности провалиться, вскочил на ноги и выставил вперед палку-слегу, приготовившись сразиться с возникшей неизвестно откуда на их пути призрачной Настасьей:

– А ну, Настасья, Настасья, иди к себе восвояси! А не то щас как дам по балде дубиной. Сгинь, проклятущая!

– Не надо меня дубиной, – жалобно отозвалась странная болотная фигура.

Голос был слабый, тихий, но явно человеческий. Лёнька боязливо сделал шаг вперед, покачиваясь на пружинящей трясине. Все бабы Вороновы продолжали лежать и тихонько подвывать, перепуганные чудищем, выросшим на их пути. Парень вновь окликнул:

– Эй, ты кто