Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

— Я ненавижу тебя, Джонни, ненавижу! Если бы не ты, папа бы никогда не занялся кинобизнесом. Но кино твое призвание, и ты не мог заниматься им один. Поэтому ты использовал в своих целях папу!

Я безуспешно пытался схватить ее за руки, но они двигались слишком быстро.

— Ты — «Магнум Пикчерс», Джонни, ты с самого начала был «Магнум Пикчерс». Почему ты не остался в Нью-Йорке? Зачем ты заставил его приехать сюда? Зачем ты внушил ему, что он очень большой человек? Ведь когда мыльный пузырь лопнул, с ним лопнуло и его сердце!

Наконец я поймал ее руки и крепко прижал к себе. Дорис рыдала, из ее глаз катились крупные, горькие слезы. Она сообщила мне неприятных вещей намного больше, чем собиралась. Каким же слепцом я был все эти годы!

Наконец Дорис затихла, продолжая лишь изредка вздрагивать. Когда она заговорила чуть хриплым голосом, он слегка дрожал от усилий, с которыми Дорис пыталась контролировать его.

— Извини, Джонни, — так тихо прошептала Дорис, что я едва ее расслышал. — Зачем мы вообще приехали в этот проклятый Голливуд?

Я промолчал, потому что не знал ответа. Посмотрел через ее голову в окно. Темноту ночи уже начали прорезать первые серые блики рассвета. Часы, стоящие на столе Петера, показывали полпятого.

Когда мы приехали в Голливуд, Дорис было одиннадцать лет, Петеру — тридцать пять, а мне — двадцать один. Никто из нас не хотел ехать. Нас вынудили обстоятельства, мы ничего не могли сделать.

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД. 1911

1

Все были счастливы, за исключением Джонни. Борден был счастлив потому, что Петер расплатился с ним; Джо — потому, что впервые в жизни мог снимать то, что хотел, и никто не указывал, что ему можно делать, а что — нельзя. Петер Кесслер был счастлив потому, что студия превзошла все его ожидания — он оплатил долги, положил в банк восемь тысяч долларов, переехал на Риверсайд Драйв и нанял служанку. Эстер была счастлива потому, что у Петера все шло хорошо.

Все были счастливы, кроме Джонни. Он был доволен, многое его устраивало, но чего-то все же не хватало. Волнение, чувство ожидания, которое возникало, когда надвигались большие перемены, дремало глубоко внутри, скрытое повседневной работой и суетой.

Если бы не Киноассоциация, Джонни, возможно, тоже был бы счастлив. Но как человек, немало проработавший в цирке, он испытывал инстинктивную неприязнь, когда его заставляли делать то, чего не хочется. А ассоциация занималась именно этим.

Независимые продюсеры, которыми стали Кесслер и Борден, попали в зависимость от Киноассоциации. Она контролировала весь процесс производства фильмов, патенты на все камеры и даже пленку и вспомогательную аппаратуру, без которой съемки фильма невозможны, такую, как ртутные лампы и световые синхронизаторы.

С помощью этой монополии Киноассоциация заставляла независимых продюсеров подчиняться своей воле, так как все независимые работали по лицензиям, выданным ассоциацией. Таким путем Киноассоциация диктовала независимым продюсерам свои условия — какие картины делать и за сколько их продавать. Строгие правила регламентировались соглашением. Так, например, ни одна картина не должна была превышать двух частей. Владельцам синематографов приходилось крутить определенное количество фильмов ассоциации, и только сверх этого количества они могли, если хотели, покупать фильмы у независимых. Причем обязательное количество фильмов было достаточно высоким, чтобы у владельцев синематографов не оставалось много времени на фильмы независимых.

Джонни возмущали эти жесткие ограничения. В своем воображении он уже видел, какими станут картины в будущем. Тщетно он ругал ассоциацию, сдерживающую развитие кино. Джонни Эдж знал, что бьется головой о стенку, потому что ни один независимый продюсер, как бы ни ущемляла его права ассоциация, не отважится подняться против нее. Киноассоциация являлась королем, господином зарождающегося кино, отцом, который снисходительно взирал на независимых продюсеров, как любящий родитель наблюдает за проделками своих детей. Вокруг она начертала множество границ, которые независимые не должны были переступать. Если кто-то нарушал правила, у него немедленно отбирали лицензию, ассоциация моментально выкупала его долговые обязательства, и строптивец погибал. Если продюсер подчинялся грабительским правилам, ассоциация великодушно позволяла ему работать, собирая дань за каждый фут отснятой пленки.

За последние три года Джонни Эдж многое узнал о кино. В нем росло убеждение, что в кино чего-то не хватает. Он знал, что навязываемые ассоциацией короткие картины не позволяют продюсерам полностью раскрывать свои замыслы, ограничивают их возможности.

Эдж с интересом наблюдал за развитием сериалов, которые делались в строгом соответствии с правилами ассоциации. В неделю показывали по две части или одну серию, как их теперь называли. Каждую неделю зрители с нетерпением ждали новую серию. Казалось, все в порядке, но Джонни все равно чего-то не хватало.

Это несовершенство засело в его голове, ни на минуту не давая покоя, как мучительные попытки вспомнить когда-то услышанную мелодию. Джонни слышал ее, она звучала в голове, но как только он пытался напеть ее, она исчезала, пряталась где-то в глубинах памяти и мучила его. То же самое у Джонни происходило с кино.

Он представлял, какими должны быть картины, их размер, содержание, даже знал, как будет реагировать публика, но когда Джонни пытался переложить эти образы на бумагу, у него ничего не получалось. Мысли начинали медленно тускнеть и исчезали в ярких реальностях дня. Внутри Джонни нарастало возбуждение, от которого успехи дня сегодняшнего казались мелкими и пустыми.

И вот в один прекрасный день идея начала приобретать реальные очертания. Это произошло в конце декабря 1910 года во время разговора с Джорджем Паппасом в фойе нового синематографа Паппаса в Рочестере.

Из зала вышли мужчина и женщина. Мужчина остановился недалеко от Эджа и Паппаса закурить, а женщина сказала:

— Жаль, что сегодня вечером они будут опять показывать эту серию. Хотелось бы хоть раз посмотреть всю картину сразу, а не по частям.

Ее слова привлекли внимание Джонни. Он перестал разговаривать с Джорджем Паппасом и прислушался. Мужчина рассмеялся.

— Показывая всю картину по частям, они завлекают тебя в синематограф каждую неделю. Если бы тебе показали всю картину сразу, в следующий раз ты бы уже не пришла.

— Не знаю, — с сомнением произнесла женщина, и они направились к выходу. — Мне кажется, я бы лучше приходила каждую неделю, зная, что увижу всю картину, а не так, как сейчас.

Джонни не расслышал ответа мужчины, потому что они уже отошли далеко, но он с волнением понял, что они произнесли вслух его мысли о будущем кино.

— Ты слышал их? — возбужденно обратился он