Подари мне жизнь - Александр Трапезников

— Ваши проблемы, — ответила медсестра, пропуская.

Они пошли по коридору к нужной палате.

— Только смотри, в обморок не упади, — предупредила Ольга. — Там очень невесело. Как в Освенциме.

Она оказалась совершенно права. Константин в своей больнице привык ко многому. Но то, что он увидел здесь, поразило даже его, мужчину хладнокровного, крепкого, видавшего всякие виды. Палата действительно напоминала какую-то камеру концлагеря. И даже не потому, что на окнах были решетки, а по той причине, что все детишки здесь были абсолютно лысые, неестественно тихие и молчаливые, с огромными глазами, полными взрослой тоски и тревоги. И явственно ощущалось, что над ними витает тень смерти. Костя совсем сник, идя вслед за Ольгой мимо кроваток. Возле некоторых из них сидели родители и бабушки. Но и те были слишком откровенно удручены, не в силах скрыть свою печаль даже за наигранным оживлением. Все тумбочки у детей были завалены всевозможными игрушками, словно железные машинки и тряпичные клоуны, деревянные лошадки и плюшевые мишки, гуттаперчевые солдатики и целлулоидные куклы могли заменить лекарства, спасти хрупкую жизнь.

— О, Боже… — прошептал Костя, чувствуя, как у него сжимается сердце, а к горлу подступает ком.

Ольга остановилась возле мальчика, в котором он не сразу узнал Антошку. Малыш лежал под капельницей. Слабо улыбнулся матери. Тревожно посмотрел на Костю. Тоже узнал. Ольга присела к нему на кроватку, стала доставать из сумки всякие сладости и подарки.

— Это тебе, — сказал Костя, протягивая Антошке автомат. — Только во врачей не стреляй.

— А ты обещал купить полицейскую машину, — тихо проговорил мальчик. — Обманул, да?

— Вот черт! — вырвалось у Кости. — Выходит, обманул. Но обязательно куплю ее, в другой раз. Просто из головы вылетело.

— А почему так долго не приходил? Я ждал.

— Он не мог, сыночек, — ответила за Константина Ольга. — У него работы много.

Автомат лежал на кровати, рядом с Антошкой. Свободной от капельницы рукой он ощупывал его. Смотрел на них обоих так, словно проникал в самую душу. Лицо было неподвижным, серьезным. Константин почувствовал, как его душат слезы. Он прерывисто спросил:

— Надоело тебе тут, наверное?.. Ничего, скоро выпишут… Снова на дачу поедем. Понравилось там? Помнишь, как гудела печка? Как дикий зверь в берлоге.

Мальчик не ответил, показал пальчиком на капельницу:

— Знаешь, что это такое? Космический корабль. Там по трубкам бегают маленькие зеленые человечки. Готовятся к полету на Солнце. И я с ними полечу. Командиром.

— Только командиром, — поддержал Костя. — А кем же еще? Ты — прирожденный космонавт и командир, Антоша.

Мальчик наконец-то впервые за все это время улыбнулся ему и закрыл глаза.

— Спать хочу… — прошептал он.

Ольга и Константин не двигались, прислушиваясь к его ровному дыханию. Дуло автомата Антошка сжимал в руке. Словно собирался забрать его вместе с собой в космос. Отстреливаться от инопланетян. Ольга тихо поднялась с кровати.

— Пошли, — шепнула она Косте. — Нужно еще с лечащим врачом побеседовать.

Врача, немолодого уже мужчину, с твердыми проницательными глазами, звали очень уж заковыристо — Вильгельм Мордехаевич Попондопулос, видно, намешано в нем было много кровей, но дело свое он знал справно. Едва окинув Константина взглядом, он небрежно кинул:

— Этот, что ли, папаша? — затем, потеряв к стоявшему навытяжку Косте всякий интерес, обратился к Ольге: — Ну, а вы, мама, достали лекарства?

— Вот! — ответила та, протягивая упаковку. — Нейпоген.

— Еще понадобится дифлюкан, — сказал врач. — Запишите. Но стоит он очень дорого. Зато и польза ощутимая.

— Сколько? — спросила с тревогой Ольга. — Я триста еле на нейпоген набрала.

— А дифлюкан на тысячу четыреста тянет, — усмехнулся Вильгельм Мордехаевич. — Да еще его поискать надо.

— Рублей? — поинтересовался Костя и полез в кошелек. — Я тут как раз зарплату получил. Наскребем.

— Долларов, молодой человек, долларов! — оборвал его Попондопулос. — Спрячьте ваши деревянные и ищите зеленые.

Костя почувствовал, что краснеет. Чтобы скрыть досаду, он выпалил:

— А в вашем заведении своих лекарств нету разве? Одни клизмы остались?

— Каков молодец! — вновь окинул его взглядом врач. — Он у вас, матушка, часом, не с обратной стороны Луны прилетел? Или вчера родился?

— Нет, он сам в больнице работает, санитаром, — ответила Ольга.

— Чего же тогда спрашивает? Везде одни и те же порядки и бардак полный. С тех пор, как советскую власть угробили. Теперь вся медицина — платная, за что боролись — на то и напоролись. Так-то вот, коллега! — он похлопал Константина по плечу и снисходительно улыбнулся. Затем торопливо пошел по коридору.

— Да-а, дела-а… — протянул Костя, растерянно взглянув на Ольгу.

— А ты думал! Но особенно-то не волнуйся. Тебя это не касается. Мы с мамой и квартиру продать можем, если особенно прижмет.

Ольга смотрела куда-то в сторону. Покусывала губы.

— Это не выход, — покачал головой Костя. — Сами-то где жить будете?

— Какая тебе разница? В дупле. Пойдем в лес и найдем какой-нибудь симпатичный дуб с дуплом. Заранее приглашаю в гости, потеснимся. Угощаю мухоморами и улитками.

— Погоди, у тебя же был какой-то богатый друг-бизнесмен, Ренат, кажется?

— А он теперь сам в бегах, — ответила Ольга.

Они уже подходили к металлическим воротам. Охранник стоял спиной к ним и что-то возбужденно говорил милиционеру, размахивая руками.

— Кажется, у меня сейчас опять будут неприятности, — произнес Костя. — Но хорошо, что у меня быстрые ноги. А сколько мне еще бегать? Всю жизнь?

— Пока сам не остановишься, — ответила ему Ольга.

Константин собрался, деловито прошел мимо охранника и милиционера, отворачивая лицо. Но страж больничных ворот все же узнал его и тотчас же заорал:

— Это он! Он! Держите его!

— Только не стреляйте влет! — крикнул им Константин и с предельной скоростью помчался по улице. А затем все дворами и дворами…

Приближался август — пора экзаменов. Но в маленьком больничном закутке писались не шпаргалки, а лилось вино. Все трое за круглым столиком были отчего-то растроганны и умиленны, клянясь друг другу в вечной любви и дружбе. Катя обнимала Митю, Митя обнимал Костю, Костя обнимал Катю. Так и сидели, раскачиваясь.

— И сдался тебе этот Израиль? — говорил Митя. — Как же я свой роман напишу, если тебя здесь не будет? Мне нужен живой образ перед глазами.

— Я тебе фотокарточку оставлю.

— Это не пойдет.

— А кто тебе сказал, что я вообще еду? Я пока еще сам не решил.

— А я по глазам вижу, что уже созрел. Готов продать родину за шекели. Изменник ты, власовец. Отечество тебе сопли в детском саду утирало, холило и растило, а ты ему — ручкой!

— Да говорю же тебе, что никуда я не собираюсь. Это просто один из вариантов. Наливай лучше.

— Мальчики! — сказала Катя. — А ведь в Израиле Костю сразу в армию загребут. Да-да, там у них такие правила, и мужчины и женщины обязательно должны послужить могендовену. А у него возраст подходит. Дадут ему в руки «узи», пошлют арабов стрелять. Не отвертится. И вообще, там сейчас страшнее, чем у нас ночью в Марьиной Роще.

— И потом, — добавил Митя, — ну, останется он там на жительство. И что? Посуду будет мыть в ресторанах? Апельсины собирать на плантациях? Снова санитаром работать? Еще и иврит учи! А у них все справа налево, сам черт голову сломит.

— Там все по-русски разговаривают, — сказал Костя.

— А ты себя все-таки кем считаешь: евреем или русским? — задал провокационный вопрос Митя.

— Не знаю, — честно признался Константин. — Теперь я совсем запутался.

— А ты вот послушай меня. Был такой писатель у нас, довольно удачливый, но посредственный, звали — Юрий Маркович Нагибин. Когда он только родился, его мать, дворянка, развелась со своим русским мужем и вышла замуж за еврея. И сыночку дала отчество нового супруга. Так-то он не Маркович, а Кириллович. Короче, более половины своей жизни он считал себя евреем. А когда стукнуло под пятьдесят, узнал, что все-таки русский. Представляешь, каково ему было? Все равно, если бы китаец под старость узнал, что он чистокровный негр.

— Это ты, Митя, у нас писатель, я всего лишь санитар.

— Но надо же ассоциировать себя с каким-то одним народом.

— А мне кажется, что важна не кровь, которая в тебе течет, а почва, которая у тебя под ногами, на которой ты вырос.

— Ему жениться надо, — произнесла Катя. — Тогда и почва под ногами будет. Твердая.

Они сдвинули бокалы и выпили.

— Кстати, как там твоя Рита? — спросил санитарный писатель.

Костя задумался, не отвечая. Только сейчас он мучительно осознал, как ему не хватает этой милой, красивой, пусть даже вздорной и глупенькой, но ненасытной в любви девушки, с которой они ссорились по сто раз в день и тут же мирились, разумеется, в постели. Более пяти месяцев он ее не видел. Теперь страстно захотелось обнять ее, поцеловать, прижаться к ней всем телом.