Подари мне жизнь - Александр Трапезников

— Гениально! — с восхищением сказал Каргополов. — Я бы записал, да все равно забуду. Кроме того, на любой бумаге, даже на проекте закона о бюджете, вижу лишь голых баб.

«И эти люди управляют государством! — с горечью подумал Леонид Максимович, прощаясь с клиентом. — Но погоди, мы тебя растрясем как следует!»

Мамлюкову надоело ждать в приемной, и он шагнул к двери, несмотря на протестующий жест секретарши. Но дверь сама открылась, а на пороге возник Каргополов. Депутат и магнат были завязаны на общих делишках и давно знали друг друга, но оба смутились. Кому охота признаться в том, что он ходит к психотерапевту? Первым очухался Мамлюков.

— Привет, Каргополов! — сказал он. — А я тут по делу. Хочу акций подкупить. А ну-ка, поговорим в коридоре, — магнат душевно приобнял политика за плечи и повел к выходу.

Там они остановились, и Вячеслав Миронович прошептал:

— Закон о легких наркотиках пройдет в Думе?

— Я делаю все, что в моих силах, — так же шепотом ответил Вадим Арсеньевич. — Это должно решиться на осенней сессии.

— Учти, обратно хода нет. Все средства я вложил в новый препарат. Зимой он уже должен продаваться во всех московских и российских аптеках. Рекламу запускаем на днях. По всем телепрограммам.

— Понимаю. Я тоже не сижу без дела. Обзваниваю и встречаюсь со своими коллегами каждый день. Говорю, что этот препарат — даже не столько легкий наркотик, сколько, напротив, лечебное средство от наркотической зависимости. А как в Минздраве?

— Там я все уладил. Разрешение на изготовление и продажу уже выдано. В некоторых аптеках уже приторговывают. Пока в виде эксперимента. Но эффект есть. Люди берут мой методон от кашля, простуды и астмы, а привыкают к нему за два дня. И уже не могут без него обходиться.

Мамлюков радостно потер руками. Каргополов посмотрел на него с некоторой завистью. Он представил себе, какие грандиозные барыши ожидают магната.

— Не бойся, ты тоже в накладе не останешься, — понимающе кивнул Вячеслав Миронович. — Главное сейчас — пробить этот чертов закон. Чтобы было, как в Голландии. Ежели нет — я банкрот. Но и тебе тоже крышка.

— Не волнуйся! — похлопал его по плечу Каргополов. И, засмеявшись, добавил: — Посадим матушку-Россию на иглу, посадим!

Распрощавшись, они разошлись в разные стороны. Каргополов поехал искать Риту, которая неожиданно куда-то запропала и уже целую неделю от нее не было ни слуху ни духу, а Мамлюков вальяжно прошествовал в кабинет Леонида Максимовича.

— Доктор, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Люди все больше и больше представляются мне какими-то мелкими насекомыми, то мошками, то гусеницами, а то и червячками на рыболовном крючке. Вот и вы видитесь мне неким майским жуком с крылышками. И я все сильнее и сильнее, мучительно жажду власти над всем этим человеческим муравейником… Может быть, мне стоит попринимать какое-то другое лекарство? Или я схожу с ума?

— У вас в роду были случаи психических расстройств? — мягко спросил Леонид Максимович.

— Нет.

«Будут, — подумал психотерапевт, скрывая за улыбкой брезгливый взгляд. — Тебя, жирная гадина, мы тоже растрясем, как грушу».

После возвращения из больницы, ни с кем не разговаривая, Ольга заперлась в своей комнате и больше не хотела выходить. Наталья Викторовна не тревожила ее, чувствуя, что ей лучше побыть одной. Ходила на цыпочках по квартире и сама переживала. Бабушка ушла молиться в церковь. Попробовала то же самое проделать и Наташа, стоя перед домашней иконой Святого Николая Угодника, но… получилось не слишком-то складно. Она выросла атеисткой, канонических молитв не знала, а из своих собственных слов сложилось нечто такое: «Не знаю, что и сказать, но сделай, родной праведник, чтобы прошла болезнь у Антона, а Ольга отправилась в страну иудейскую, где Христа распяли… ну… ради спасения сына… помоги!»

Зазвонил телефон, будто ее слова были кем-то услышаны, а сейчас должен был последовать и ответ. Наталья Викторовна поспешно сняла трубку. Незнакомый мужской голос спросил Ольгу.

— Нету ее, — разочарованно ответила она. — И не будет… Не до вас всех ей сейчас! Как — где — где? В Караганде! Есть такой городок в Израиле. Вот туда и уехала. Хорошо, передам, если встречу.

Она повесила трубку, взглянула на притихшего Вольдемара, который пытался разгадывать кроссворд. Он покусывал карандаш и молчал.

— Какой-то Ренат звонил, — сказала Наталья Викторовна в недоумении. — Что за Ренат? Ольга мне никогда о нем не говорила. Яблоки ранет знаю, Ренат… Ну, ты-то чего молчишь?

— Ты же ни о чем не спрашиваешь, — ответил путевой обходчик.

— Придумай опять что-нибудь! Я вся на нервах.

— Надо куда-нибудь сходить, развеяться. Из стрессовых состояний лучше всего выводит музыка или живопись. Успокаивает.

— И откуда ты такой умный?

— Скажу откуда, — усмехнулся Вольдемар. — Вот идет поезд, в нем едут пассажиры на юг. Едут отдыхать. С собой берут лишь веселые мысли, а все серьезные выбрасывают в окно. Зачем тащить с собой лишний груз? Конечно, едут ведь загорать и купаться, пить сухое вино и флиртовать с такими же отдыхающими. А я иду по шпалам и подбираю. Все просто.

— Ну… ты даешь! — только и нашлась что ответить Наташа.

— Я тут в газете вычитал, что в галерее Гельманда открылась выставка одного народного примитивиста, — продолжил путевой обходчик, подбирающий мысли. — Некто Жаков. Старику 82 года, а он лишь недавно начал всерьез рисовать и сразу же прогремел. На него народ валит. Пойдем сходим? И Ольгу возьмем.

— Это мысль хорошая, сейчас ее позову.

Но Ольга еще раньше открыла дверь и стояла, прислушиваясь.

— Мама, кто звонил? — спросила Ольга.

— Ренат какой-то, — ответила Наталья Викторовна. — Ты сама просила ни к кому тебя не подзывать.

— Но это было вчера, а не сегодня! — почти прокричала дочь. — Ну что ты опять наделала? Он был мне очень, очень, очень нужен! Может быть, это был мой последний шанс…

Ольга готова была заплакать от огорчения.

— Я же не знала, — попыталась оправдаться мать. — Ну, перезвонит еще. Эка печаль! Давай лучше в картинную галерею сходим? Вот, Вольдемар предлагает. Пошли, доченька…

— Ладно, — равнодушно ответила та, взяв себя в руки.

Каргополов разыскивал Риту по всему городу. В редакциях глянцевых журналов, в любимом ею солярии, в ресторанах, где они часто бывали, в фотостудии. Нигде ее не оказалось, и никто не знал, где она сейчас пребывает. Словно сквозь землю провалилась. А Рита в это время лежала в постели с Костей — в его снятой квартире — и безуспешно пыталась растормошить своего любимого, который был как-то непонятно холоден и молчалив.

— Ну ты просто совсем сегодня какой-то осколок айсберга, — обиженно сказала она, прекращая свои попытки. — Бревно в лесу и то выглядит живее.

— Извини, — произнес он сумрачно. — Ты же знаешь почему? Я все время думаю об операции.

— Значит, решил все-таки ехать в Израиль?

— Это необходимо.

— А я как же?

— Рита, вот сделаем там все дела, вернусь обратно, и мы вновь будем вместе.

— А вернешься ли?

Костя поцеловал ее и улыбнулся. Потом вновь нахмурился. Видимо, сердечная боль никак не отпускала его.

— Я все понимаю, — сказала Рита. — Ты меня тоже прости, тебе сейчас, конечно, не до меня. Я часто бываю вздорной идиоткой, но когда речь идет о спасении ребенка, то… я на твоей стороне. Поезжай. Ты ведь ее не любишь?

— Кого? — спросил Костя.

— Ольгу.

— Нет. Но мне кажется, что я очень сильно стал любить сына. Черт! А ведь он даже не знает еще — кто его отец? А это я, я!

Костя вскочил с кровати, стал бегать по комнате. Сгреб со стола учебники и швырнул их на пол. Пнул ногой стул. Запустил пепельницей в стенку.

— Так почему же ты ему не скажешь? — спокойно произнесла Рита. — Это ведь так просто. И угомонись, пожалуйста.

— Просто, но не легко, — отозвался Костя, вновь прыгнув в кровать и тотчас «угомонившись». — Мне, если честно тебе сказать, очень стыдно перед малышом. Я не могу вот так просто взять и выпалить: я твой папа!

— А мне кажется, подобные вещи только и нужно «выпаливать». Как из пушки, чтобы оглушить.

— Он и так оглушен болезнью. Нет, надо подождать, пока он выздоровеет. Так ты меня отпускаешь?

— В Израиль? Да. Но не далее.

— Куда уж дальше! А сама чем будешь тут заниматься?

— Найду чем, — уклончиво ответила Рита. — Опять пойду сниматься для глянцевых журналов.

— А к этому… как его… Каргополову? Не переедешь на жительство?

— Если только ты не слишком долго засидишься в Иерусалиме. Полгода ждать обещаю.

— Всего-то? Пенелопа своего Одиссея лет двадцать ждала.

— Пойми, мне тоже надо свою жизнь как-то устраивать. Я не Пенелопа, полотно ткать не стану.