Совок 12 (СИ) - Агарев Вадим

— Какая еще бабка? — выпучил на меня свои удивлённые бельмы кандальник, — Нету у меня бабки. Давно уже умерли мои бабки. Обе!

Было незаметно, что Алёша сейчас дуркует, включив третью скорость дебилизма. Похоже, что баба Маня в его глазах вовсе не бабка, а еще огонь-баба! И, что для этого жулика с тонкой душевной организацией она по-прежнему желанный персик. Да, персик слегка перезрелый, но для него пока еще не утративший своего шарма и притягательности. Что ж, кладовщик Вязовскин, как всякий уважающий себя художник, имеет на это полное право. У каждого в этом мире свои представления о прекрасном. Кто-то любит баб молодых и красивых, а кому-то подавай хромых и горбатых пенсионерок. Слава богу, живём мы в самой свободной на планете стране, где каждый дрочит, как хочет…

— Хорошо, хрен с ней, пусть она не бабка! — не стал я без крайней нужды ранить романтическую душу влюбленного геронтофила, — Но мне-то от того ни хера не легче! Меня по её указке три дня назад убить пытались! Самым настоящим образом пытались башку мне железом проломить! — не сбавляя оборотов, прорычал я и, протянув руку, по-дружески сжал горло собеседнику. — Удавлю, падла!

Кадык кладовщика я стиснул от души. Не оставив ему никаких сомнений и надежд на моё притворство. На неискренность звериного негодования нормального советского потерпевшего-милиционера. Алексей захрипел и томно закатил глаза. А я в ту же секунду задним умом запоздало пожалел, что не заставил его как следует пописать перед тем, как посадить к себе в машину. И заодно для страховки покакать. Не дай бог опять… Пришлось так же, как и продавщица, поступиться принципами и слегка ослабить хватку.

— Я про твою старуху Изергиль тебе говорю! — я внёс ясность относительно обсуждаемой персоналии, — Про полюбовницу твою, про эту старую суку Ирсайкину! — решил я протестировать своего респондента.

Не на шутку обеспокоенный недостатком воздуха Алексей, на нелестные эпитеты в адрес своей дамы сердца внимания не обратил. Я расценил это, как добрый знак и продолжил давить на его тонкую, и ранимую психику творческого человека.

— Говори, паскуда, ты знал, что она ко мне мокрушников подослала? — рычал я, словно голодный медведь-шатун.

Маятник Алёшиных переживаний сегодня уже дважды качнулся до самых крайних точек. И амплитуда от минуса к плюсу случилась настолько большой, что пришлось даже менять ему штаны. И вот теперь настал момент, когда ему снова предстоит очень резко и беспредельно жестко сменить полярность своих эмоций. И тогда он поплывёт. Должен поплыть!

— Чего ты, тварь, зенки на меня таращишь, я тебе конкретный вопрос задал! — решив рискнуть, я опять по-серьёзному вмял в шею кадык своего визави. — Отвечай, бабко#б дырявый, ты знал, что эта старая блядь ко мне Скобаря с подельником отправила?

По заметавшимся глазам иуды я понял, что Скобаря он знает. Быть может, близко с ним знаком и не был, но знает. То есть, знал.

— Мне точно известно, что ты знаком с этим ублюдком, поэтому врать мне не смей! — дальше сдавливать глотку кладовщика было уже опасно и я слегка тряхнул его.

Алёшина голова безвольно мотнулась из стороны в сторону и он начал закатывать глаза под лоб, теряя связь с действительностью. Я забеспокоился, так как и у более мужественных утырков при таких реакциях частенько освобождается мочевой пузырь. Очередного наводнения мне не хотелось. И отпустив глотку слишком чувственного молодого человека, я отвесил ему пару подлещиков. С правой и с левой стороны. В строгом соответствии с библейскими канонами.

— Ты дуру мне тут не гони, давай уже просыпайся! — замахнулся я для третьего бодрящего подзатыльника.

Однако, его не потребовалось. Видимо, не настолько уж и невменяемым был Алексей и мой замах он каким-то образом отследил. Открыв широко глаза, мой собеседник стремительным рывком отринулся от меня в угол между сиденьем и дверью. И не теряя ни секунды, начал аргументированной скороговоркой доказывать мне свою непричастность к случившемуся со мной злодейству. И снова я с глубочайшим удовлетворением отметил, что свою подругу он выгораживать в эту роковую минуту остерегается. Вывод из всего происходящего напрашивается только один. Между личной безопасностью и благополучием своей любимой бабы Мани, Алёша Мордухаевич выбор, скорее всего, сделает правильный. И этот выбор, как мне представляется, будет не в пользу мадам Ирсайкиной.

— Врёшь, сука! — моё лицо исказилось жгучим недоверием, — Не верю я тебе! Сам не понимаю, зачем пожалеть тебя хотел. Всё, передумал я и прямо сейчас на тюрьму тебя отвезу! А потом в прокуратуру поеду со всеми бумагами! — ткнул я пальцем в папку с фальшивыми протоколами, — Пусть прокурорские тебя в расстрельный коридор готовят!

Лицо заблудшего сына богоизбранного народа перекосилось и в глазах его заплескался животный ужас. Не страх, а именно ужас. И именно животный. Как у коровы, которую тащат на верёвке через ворота в забойный цех.

— Сергей Егорыч, я матерью клянусь! — тонким голосом константинопольского евнуха заблажил фаворит старшей кладовщицы «ликёрки», — Поверьте мне! Ради бога, поверьте! — трясущимися губами пытался убедить меня Алёша в своей непричастности, — Машка меня в свои дела никогда не посвящала! Она вообще никому не верит и всегда всех стережется! Она и мне не верит!

Я сделал вид, что задумался над его словами. И начал сверлить глазами алёшины зрачки. Потом отвернулся в сторону.

— В общем, сам выбирай, Алексей, либо ты мне сдаёшь свою бабку и сдаёшь её со всеми потрохами, либо мы прямо сейчас едем в прокуратуру. А оттуда, можешь не сомневаться, уже часа через два-три ты отправишься на тюрьму! В моём сопровождении!

— Я не хочу на тюрьму! — дрожащим голосом тихо сообщил мне своё пожелание любитель перезревших женщин, — Я домой хочу! Пожалуйста!

Далее была рутина. Которая отняла у нас с Алексеем почти два часа и добавила в мою папку шесть исписанных с двух сторон листов. Два из которых были протоколом допроса свидетеля Вязовскина. А всё остальное, его признание от чистого сердца. Во всех смертных экономических грехах Якова Самуиловича Водовозова. И почти треть порочащего текста была набором клеветнических измышлений в отношении старшей кладовщицы Ирсайкиной. Ознакомившись с которыми, любой человек и даже не являющийся правоохранителем, сразу же поймёт, кто самый опасный жулик в государственной алко-монополии. И кто является главным врагом советской экономики на отдельно взятом ликёро-водочном заводе.

Несколько раз Алексей пытался взбрыкнуть и отказаться от оговора Марии Антиповны. Но я каждый раз загонял его под лавку, два раза при этом влепив ему дружеские затрещины. После чего он, скуля и тяжко вздыхая, продолжал конспектировать мои измышления. Но всё когда-нибудь кончается, закончились и наши с ним мучения. Аккуратно прибрав совместно рождённый пасквиль, я приготовился уже всерьёз потрошить своего информатора.

Все обязательные прелюдии состоялись и теперь осталось самое главное. Настало время вычислить лежбище наследницы покойного Якова Соломоныча. В то, что для хранения несметных сокровищ мадам Маня приспособила свою лачугу, мне категорически не верилось. Она, безусловно, животное и животное, скорее всего, не самое умное. Но в непроходимой тупости подозревать её было бы недальновидно. И подтверждением тому для меня служил обведённый вокруг собственного хера, ныне усопший опер Губанов. На долгие расчеты и вычисления времени у меня не было. Единственным источником нужной мне информации был хныкающий справа от меня пассажир.

— Последний к тебе вопрос, Алексей! — стараясь сохранять злобную угрюмость на лице, повернулся я к нему всем корпусом, — Ты не дурак и сам понимаешь, чтобы убрать из-под топора твою голову, надо под него подсунуть чью-то другую. Или не понимаешь? — я вопросительно изогнул бровь и еще больше нахмурился.

Литератор и в какой-то степени кладовщик, активно затряс головой, показывая тем самым, что такие элементарные выводы ему вполне по силам.