Секс в браке - Елена Ровинская

трех. До трех оставалось еще полчаса и эти полчаса грозились обратиться в мою личную Бесконечность. Я вдруг припомнила, как яростно Ирка пыталась подыскать для меня мужика. Не Саня, Ирка! И как удивился Саня, узнав, что инициатива, якобы, шла от него.

– Что, не дождешься своего драгоценного?

Я незаметно закатила глаза. Она опять извинилась.

– Дима обмолвился, ты опять начала писать.

– Да, – о своем романе я могла говорить часами, как другие молодые мамаши – о своих отпрысках. – Нечто среднее, между «Русалочкой» и «Поющими в терновнике», только стеб. Все происходит в Германии… Мы с Димой в прошлом году там были, и я просто влюбилась в Восточное море. Там есть такой городок, Гремиц. И я сразу поняла, что на этом можно устанавливать декорации. Представь себе: официантка, священник, граф. Яхта, шикарный отель. Я даже название придумала «Сахарная кукла». В немецком это ласковое обращение к девушке – Zuckerpuppe. А героиня у меня – аль…

– А почему ты не осталась рожать в Германии? – перебила Ирка.

Я вспыхнула, как пропитанная бензином тряпка.

– Хватит! Не хочешь слушать, не спрашивай. Неужели, в мире не осталось уж тем, кроме родов и памперсов?!!

– Что я такого спросила? Все нормальные женщины обсуждают такие вещи. Могла бы меня, например, спросить. Что тут такого?

– Ничего… интересного для меня!

– Да, конечно. Ты же у нас звезда журналистики. Наверное, на свою зарплату можешь погремушку детям купить… Что ты из себя строишь, Лен? Ты такая же собственность, как и я. Только владелец посимпатичнее.

– Ты бредишь?

– Я просто перечисляю факты. Кан захотел тебя, он тебя забрюхатил. Он выждал, пока ты впадешь в отчаяние и сделал такой прекрасный жест. А на самом деле, все было рассчитано, со знанием и учетом тебя. Он дал тебе привыкнуть к своей беременности, дал ее по-настоящему захотеть!.. И если ты пишешь какую-то там хрень про девушку и священника, это не означает, что ты – другая. Тебя точно так же, как и меня, низвели до положения племенной кобылы!

Я сузила глаза.

Надо бы ввести в историю толстую подругу. Пусть Ирка знает, если прочтет: я была ею недовольна! Сама я считала, что это не хрень, а очень даже глубокая, многослойная повесть. И мне очень нравилось писать это. И выкладывать новые главы на «Прозе Ру». И общаться с читателями…

Ральф был похож на Диму, а Филипп – на Макса. И между героями в молодости случилась некая связь, которая понравилась бы Андрюше.

Я представила себе, как Макс узнает себя в брутальном Филиппе, который на минуточку, гомик и это привело меня в хорошее настроение: Макс бы меня прибил. Я улыбнулась Ирке.

– Тебе до кобылы еще три центнера сбросить.

Она всхрапнула, вытаращив глаза.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – спросила я, не дав ей опомниться. – Ты не можешь смириться с тем, что мне повезло больше. Мне, которая, по твоим прогнозам, должна была закончить у помойного бака. Будь я для Димы просто маткой для деторождения, ты бы это простила. Но он меня любит и этого ты простить не в силах.

Я выбралась из-за стола, отошла уже, но передумала и вернулась.

– И, если я захочу, он завтра же вложится в мою книгу. И продвинет, и продаст! А ты… Ну, ты подумай о многочадии. На большее все равно уже не способна!

– Такое чувство, что ты действительно в это веришь! – сказала Ирка.

– Такое чувство, что ты завидуешь, – ответила я.

Глава 8.

«Твое счастье»

– Конечно, она завидует, – сказал Макс, лежа на полу. – Что тебя так неебически удивляет?

– Не матерись при детях.

– Они пока что не понимают.

– Откуда ты знаешь? Ты сам ни фига не понимаешь в детях.

Подперев голову, он сиропным взглядом смотрел на моих сыновей. А я смотрела на него, прикидывая, как бы поудачнее спросить его о том, что меня волнует.

– Кое-что понимаю. Дети – это счастье…

Я подозрительно посмотрела сперва на Макса, затем на своих детей. Те, надо признать, на самом деле выглядели ужасно милыми в своих разноцветных комбинезончиках, но я не понимала, чем чьи-то чужие дети могут так умилять. Особенно, Кроткого.

– Дети – это всего лишь дети. Лично я, чужих по-прежнему терпеть не могу.

– Ну, эти-то мне не совсем чужие. А если еще верить в телегонизм…

– Заткнись, Максим! Честно! Хватит!.. Тебя заводит что ли, когда ты бесишь меня?

– Нет, – он усмехнулся. – А тебя заводит, когда я тебя бешу?

Я открыла рот, но не нашла достойной отповеди. Макс приподнялся на локте и тяжело сел. Он распустился за прошлый год; мускулы больше не были такими упругими, появился живот. Дима ржал, что, не погибнув под пулями, вовсе не обязательно пытаться добить себя, питаясь в «Золотой птичке», но у Макса проснулся вкус к бургерам. Как на иглу подсел.

– Слушай… У тебя, реально, пузо как у меня было на девятом месяце.

Он хмыкнул и посмотрел вниз. Сел, скрестив ноги и двумя руками, словно не знал, откуда это взялось, сжал в руках, приличную «шину». Правда его задела и он набросился на меня:

– Давно ли сама была жирной?

– Давно. И ты со мною не церемонился… Кстати, нашел себе новых соседок? Я иногда смотрю в наши окна, когда мы ночуем в городе. И, блядь, не вижу в них света от газовой плиты!..

Макс промолчал.

Персики – персиками, но других таких дур, как мы, он найти не смог. Чтобы делали уборку и готовили ему здоровую пищу. Потому-то Макс и раздался во все стороны, словно река. Как сказал Андрюша, – чья любовь тотчас развеялась, при виде того, что стало с когда-то красивым телом, – по нему того и гляди проплывет дед Мазай, собирая зайцев.

– Скоро станешь похожим на Агазара, – подытожила я.

– Какая тебе, блядь, разница, блядь, как я выгляжу?!

– Мне, блядь, – передразнила я его манеру плеваться доступными женщинами, – стыдно, блядь, что ты, блядь, жирный… Блядь!

Макс слегка улыбнулся.

Он был все еще красив, но от прежней брутальности уже не осталось следа. Полнота ему абсолютно не шла.

– Будь я худым, Дима бы ревновал, а он и без того не спит из-за Соньки.

– Придурок, – сказала я, но без необходимой уверенности.

– Я уже пару килограммов убрал.

– Объединись с Иркой.

Он поморщился. Да так, словно я положила ему под нос кусок дерьма в шоколаде.

– Не напоминай мне про эту шалаву…

Я тонко улыбнулась в ответ. Взяла на руки ребенка и чмокнув его в лобик, спросила:

– Все еще не можешь забыть, что она – единственная, кто тебе не дал?

Макс покраснел, затем побелел. Кто бы ни был, тот юморист, что дал ему кличку «Кроткий», он очень здорово тогда прикололся.

– Не дала? Не дала? Да она меня умоляла с ней спать!.. – рявкнул он, на одном дыхании и вновь покраснел. Понял, что я его обдурила. – Сука ты, Ровинская. Не сученька, а именно сука!

– И