Триединство. Россия перед близким Востоком и недалеким Западом. Научно-литературный альманах. Выпуск 1 - Альманах

В этой закрытой аудитории в Душанбе пришлось все же признаться, что в первом варианте книги содержалась и отдельная глава о «советском исламе». По настоянию «верхней инстанции» ее решено было исключить. В зале после такого разъяснения послышался ропот. В нем я уловил больше слов на таджикском, чем на русском. Читательскую конференцию секретарь парткома, проявив восточную мудрость, резюмировал словами, переиначив известную пословицу: «Молчание, может быть, и золото, но это – тот случай, когда лучше пусть звенит серебро». Осмелев, он потом добавил: «Советский ислам все же есть. У нас большинство людей имеют мусульманские имена. Они должны хотя бы знать, что они означают. Иначе после прочтения вашей книги может создаться впечатление, что с “именем Аллаха” можно только воевать и делать “исламскую революцию”, а строить социализм или коммунизм – уже нельзя. Работников же нашего ведомства уже сейчас волнует вопрос, как можно использовать ислам для укрепления нашей государственной безопасности и мира. Сначала – в собственной стране, а потом – уже во всем мире». Сделав небольшую паузу, он заключил: «Вы извините, но такая наша служба…»

Не столь откровенно, но почти с такой же осторожной аргументацией мне объяснили и в Ташкенте, почему книгу с упоминанием «Имени Аллаха» вряд ли станут переводить на узбекский язык. Она, дескать, может больше «взбудоражить», чем успокоить верующих мусульман в республике. Только в Баку после проведения там международной конференции «Мусульмане в борьбе за мир» республиканское политическое издательство «Маариф» решилось перевести эту книгу на азербайджанский язык. Вручая мне авторский экземпляр той книги, директор издательства то ли шутя, то ли всерьез объяснил: «На ускоренный выход вашей книги повлияла проходившая у нас в Баку именно эта международная конференция». Но, наверное, больше ускорил выход книги давно всеми ожидаемый вывод советских войск из Афганистана.

Немного прошло времени после «иракской Кадиссии» против «джихада Хомейни», когда Саддам Хусейн с начертанным на обновленном флаге Республики Ирак призывом «Аллах Акбар» решил аннексировать Кувейт. На этот раз война была названа «освободительной ». По своей конечной цели она тоже была объявлена как « священный джихад» за «возвращение Иерусалима» через «освобождение отторгнутого от Ирака Кувейта». По пути к Аль-Кудсу такая судьба могла ожидать потом столицы Хашимитского королевства Иордании, Саудовской Аравии и «братской баасистской» Сирии. У Саддама Хусейна был свой, отличный от сирийского президента Хафеза Асада, взгляд наконечное решение палестинской проблемы: «Святая земля – это не бывшая провинция некогда Великой Сирии, а часть некогда могущественной империи Навуходоносора… »

Та война обозначила новый раунд «холодной войны» с переместившейся ее «главной ареной контригры» с берегов Иордана и Суэца на берега Персидского залива, а затем и на весь «Расширенный» Большой Ближний Восток. В своих журналистских странствиях мне довелось встречаться со многими арабскими вождями и «отцами революций». За годы диктаторского правления Саддама многие из моих бывших собеседников, с которыми иногда горячо спорил за традиционной чашечкой кофе, бесследно потом исчезали.

Такое явление было мне знакомо. Революции часто пожирают своих детей, а случается – и самих родителей. С рядовыми членами правящих партий и с беспартийными честными, умными людьми, в отличие от вождей, у меня завязывались в ряде случаев и доверительные отношения. С горечью приходилось потом узнавать, что они вдруг исчезали из виду, а потом, как выяснялось, – и из жизни. Некоторые из них становились жертвами террора. Но чаще они попадали под колесо партийных чисток или в жернова «дворцовых переворотов».

Из всех арабских стран Ирак выделялся, наверное, наибольшей тоталитарностью при проведении политики государственного террора и ответного ему сопротивления со стороны этнических и религиозных группировок. Террор этот был обращен как против своих граждан арабов и курдов, так и против соседних государств. Прямыми и косвенными жертвами организуемого Саддамом террора становились все заподозренные в «измене и предательстве». В их число попадали не только иракцы, но и арабы из других стран, если они в межпартийных распрях занимали не ту сторону. Конечно, я никогда не питал особой симпатии ни к Саддаму Хусейну, ни к его авторитарному режиму. Но чувства человеческие нас тогда учили уметь подчинять интересам государственным.

Вскоре после окончания ирано-иракской войны министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз, в прошлом тоже журналист, объявил членам нашей журналистской делегации, что мы становимся лауреатами «премии Саддама за вклад в прекращение войны». Лауреатство выразилось, правда, лишь в награждении нас ручными часами с изображением Саддама. Но эти часы мне так и не пришлось одеть.

На следующий же день после того, как Ирак совершил агрессию против Кувейта, я возвратил эти часы в иракское посольство в Москве, объяснив свой поступок примерно так: раз война возобновилась, «награда» не может считаться заслуженной.

За мою самодеятельность меня в высоких инстанциях тогда пожурили. Но ирако-кувейтский кризис совпал с более ощутимой в то время для нас геополитической катастрофой – распадом Советского Союза.

Сразу после окончания «Бури в пустыне» в газете «Правда» (2728 февраля и 1-2 марта) были опубликованы фрагменты из появившейся позже книги Евгения Примакова под названием «Война, которой могло бы не быть »[2]. Вслед за этим вышла в Париже книга тоже о кувейтском кризисе французских публицистов Алена Греша и Доминик Видаль. Само ее название – «Залив: истоки заявленной войны»[3] не могло не заинтриговать.

Позднее Ален Греш мне говорил на научной конференции в Москве, что правильнее было бы называть эту войну не заявленной, а заранее запланированной. Мне не раз приходилось читать и слышать от своих иностранных коллег, что «Буря в пустыне» и последовавшие за ней «Шок и трепет» тоже были заранее запланированы администрацией США. А вот их последствия, никто заранее не смог ни предугадать, ни спрогнозировать. Многие также считали, что это были войны, которых не могло не быть.

Распад Советского Союза, совпавший с разразившейся в Заливе «Бурей в пустыне», стал тоже нежданным и негаданным для секретных служб обоих сверхдержав. О надвигающейся угрозе слияния двух очагов напряженности в Средиземноморье и в Заливе в ГРУ поступало немало сигналов. Так что у меня было достаточно оснований в интервью военной газете «Красная звезда»[4] назвать «Бурю в пустыне» предвестником «субмировой войны». Она и вызвала потом цепную реакцию будущих неклассических «войн неведомого поколения». В условиях надвигавшейся катастрофы в собственных «родных палестинах» Кремлю было тогда ни до курдов, ни до арабов, ни до самого Саддама. Власть все больше ускользала из рук Горбачева. Сохранить целостность Союзного государства, будь то в форме Союза или конфедерации, на условиях, которые Горбачеву советовало его окружение, у него не хватало ни политической воли, ни просто мужской решительности. Такое складывалось убеждение даже у его ближайших соратников. Сведущие люди в Минске, с которыми мне приходилось встречаться, высказывали тоже свое убеждение, что всех участников сговора в Беловежской пуще местный КГБ готово было сразу же арестовать, если бы поступил такой приказ от Горбачева.

Об этом не раз заходил у нас разговор и с моим бывшим начальником в Турции генералом Михаилом Ивановым, работавшим перед войной в Японии. Он убежден, что и распада Советского Союза, как и «неожиданного нападения» гитлеровской Германии в 1941 году можно было бы избежать. Но для этого у верхов должно было хватить смелости для принятия решения по поступающей к ним информации. Что касается Сталина, то у него не то что не хватило смелости принимать решения по сигналам, получаемым перед войной от резидентуры Рихарда Зорге, а он просто считал несвоевременным на них реагировать.

В вышедшей в 2002 году книге В. Лурье и В. Кочека «ГРУ : дела и люди» упоминается, что М.И. Иванов после ареста Зорге и членов его нелегальной резидентуры в Японии участвовал в проведении мер по ликвидации последствий ее провала.

В этой же книге упоминается и о работе Иванова в Стамбуле, где «он достал и отправил в Москву карты будущего театра военных действий в районе Суэцкого канала и сведения о готовящемся свержении после этого сирийского правительства». Мне тоже довелось участвовать в той операции.

Михаил Иванович после работы в Турции еще раз вернулся в Японию, где был советником посольства СССР в 1960-х годах, а в 1970-х годах – советником нашего посольства в Китае.

Отмечавшаяся в ноябре 2008 года круглая годовщина 90-летия ГРУ почти совпала с его 96-м годом рождения. При поздравлении его с двойным праздником я вручил ему свою книгу «Восток – дело близкое, Иерусалим – святое». Разглядывая почти ослепшими глазами обложку книги, Михаил Иванович с улыбкой произнес: «Это хорошее название Вы для нее придумали. Для меня и Ближний, и Дальний Восток были одинаково близкими». И, подумав, добавил: «До них мне пришлось повоевать и на Дальнем Западе, и под Гренадой в Испании».