Хелен - Говард Фаст

— Да, — признал я.

— Что будет дальше?

— Повесят её — вот что. Защиты у меня нет. Все, в том числе присяжные, понимают, что только теперь, оставшись вдовой, Рут Ноутон впервые вздохнула полной грудью. Но, увы, убийства этим не оправдаешь. Да и нет у нас в юриспруденции такого понятия как оправданное убийство. В противном случае, страна бы быстро опустела. Как бы то ни было, моя единственная надежда состоит в том, чтобы убедить присяжных, что Алекс Ноутон был отъявленным мерзавцем. Но даже здесь мне руки повязали. Кстати, кто познакомил с ним Хелен?

— Я.

— Не знаю, выйдет ли что из этого, но ты согласишься выступить свидетелем?

— А это тебе поможет?

— Не знаю. Попытка не пытка.

— Ребятам это не понравится, но впрочем — чего нам терять-то?

Допив коктейль, я вернулся к себе в контору. Милли Джефферс сказала, что звонила моя жена. А также Комински, начальник полиции. И ещё меня спрашивали из доброй дюжины агентств и газетных редакций.

Первым я перезвонил Комински — его звонок меня напугал. Вдруг что-нибудь случилось с Хелен? Оказалось, что нет. Вот что он мне сказал:

— Мы попытались выяснить её подноготную и кое-что наскребли. Примерно год назад она поступила в больницу округа Кук с сифилисом — в тяжелой форме. Последняя стадия. Ее подобрали на улице. Говорят, была уже в коме. Как бы то ни было…

— Что значит — почти?

— Они сами не знают. В тот же самый день она непостижимым образом исчезла. И больше про неё ничего не известно.

— Господи, зачем мне эта дребедень?

— Мало ли, я подумал — вдруг пригодится.

— Она упала на улице. Ее доставили в больницу без сознания, в коме, но она сбежала. А как вы определили, что это была она?

— У неё взяли отпечатки пальцев — так сейчас заведено с венерическими больными. Потом, когда она исчезла, они связались с ФБР. На это ушло время…

— Знаю, — устало произнес я. — Спасибо.

Положив трубку, я повернулся к Милли Джефферс. Она потребовала, чтобы я перезвонил жене.

— Нет. Сама ей позвони. Скажи, что у меня полно работы, и я останусь ночевать здесь, на диване.

— Тебе этот диван сегодня нужен, как собаке — пятая нога.

— Милли, — сдержанно произнес я, — все считают тебя чертовски умной. Говорят, что Блейк тупица, и если бы не Милли Джефферс…

— Я жирная и страшная. Мне только и остается что быть умной.

— Я считаю, что ты красотка. Но вот теперь, посидев рядом с Хелен, скажи — как она тебе?

— Я не моралистка, Блейк. Ты в неё влюбился. Это вполне понятно. Я сказала Клэр, чтобы она не убивалась попусту. Такое сплошь и рядом случается. Женщины приходят и уходят, а верные жены остаются.

— Так ты говорила с Клэр?

— Она со мной говорила. Впрочем, какая разница? Мы поняли друг дружку. А Хелен — классная бабенка.

Глава девятая

Улики против Хелен меня не слишком беспокоили. Шустрый адвокат способен расправиться с любыми уликами с помощью доброй сотни способов, запутав или растоптав свидетелей и заставив их усомниться даже в том, что они вообще появились на свет. Однако в моем случае речь шла вовсе не об уликах. Хелен не только застали на месте преступления, но она ещё и сама позвонила в полицию и призналась в содеянном. Более того, она подписала признание. Вот почему меня ничуть не беспокоили улики — оспорить или поставить их под сомнение было невозможно.

На следующее утро, сев рядом с Хелен в зале судебных заседаний, я нагнулся к ней и без обиняков произнес:

— Вчера Комински сказал мне, что в Чикаго тебя подобрали на улице и отправили в больницу. Там установили сифилис в тяжелой форме — довольно необычный случай для столь молодой особы. Если, конечно, ты не подцепила его лет в одиннадцать-двенадцать. Я связался с этой больницей и мне сказали, что у тебя также выявили аортит — дегенеративные изменения аорты. В крайне запущенной форме. А вдобавок — необратимые мозговые нарушения с признаками перенесенного инсульта и почти полной амнезии. Несмотря на все это, будучи в коме, ты оделась и сбежала. С ума сойти можно. Есть в этой истории хоть капля правды?

Хелен кивнула.

— Да, Блейк.

— Сколько именно?

— Бедный Блейк — все в ней правда.

— Кто же тебя исцелил — Гиппократ? Или Иисус Христос? Скажи, Хелен, хоть раз признайся. Почему ты не можешь сказать мне правду?

— Потому что все это бесполезно, Блейк.

Вошел судья и процесс возобновился.

Уставившись на стройную ладную фигурку миссис Ноутон, я мысленно взывал к вдове о помощи — больше просить мне было некого. «Женщину, подарившую вам жизнь, — молил я, — ждет смерть. Ее вздернут на виселицу — варварский обычай, который тем не менее сохранился в нашем штате как узаконенный способ казни. Да, она убила, но — кого? Торговца наркотиками, сутенера и отъявленного садиста. Пожалуйста, не дайте ей умереть, ведь я люблю её. Даруйте ей жизнь, и я отдам вам свою любовь и все, что у меня есть в этой жизни».

Рут Ноутон пристально посмотрела на меня. Я повернулся к Хелен, а она вдруг улыбнулась. Во второй раз за все время нашего знакомства. Внезапно я ощутил себя окрыленным, словно семнадцатилетний мальчишка.

— Вы по-прежнему находитесь под присягой, миссис Ноутон, — напомнил судья Харрингтон. Затем обратился ко мне: — Можете приступать, мистер Эддиман.

— Миссис Ноутон, когда вы впервые узнали, что ваш муж изменяет вам с мисс Пиласки?

Сандлер так и взвился. Я, видите ли, задал свидетельнице наводящий вопрос, затем призвал её сделать умозаключение, да и сама постановка вопроса в такой форме совершенно недопустима.

Харрингтон уже менее охотно поддержал его. Он понимал, что не только лишит меня последней надежды, но и выбьет почву из-под ног.

— Перефразируйте ваш вопрос, мистер Эддиман, — предложил он. — Мне кажется, что мы вправе приподнять завесу тайны над этой историей, хотя она и представляется такой неприглядной.

— Это некорректный перекрестный допрос, — настаивал Сандлер.

— Нет, вполне корректный, — мягко заметил судья Харрингтон, напомнивший мне священника, вызванного крестить незаконнорожденного младенца. — Миссис Ноутон уже засвидетельствовала, что эта женщина часто присутствовала в её доме — по приглашению её мужа.

Воспользовавшись тем, что дверь чуточку приоткрыли, я навалился на неё всем телом. Добившись своего, я теперь в осторожной форме попросил миссис Ноутон охарактеризовать отношения её мужа с мисс Пиласки.

— Она была одной из его любовниц.

— Значит, у него были и другие любовницы?

— Да, наверное.

— Вы обсуждали этот вопрос с мужем? Пытались выразить свое возмущение…

Сандлер внес протест, но судья его не принял.

— Нет, мы не разговаривали на эту тему, — отрезала вдова.

Я прекрасно понимал, что она лжет. Значит, она решила, что не станет пятнать облик Ноутона. Судья, столп правосудия — она не хотела, чтобы память о нем втоптали в грязь.

— Случалось ли, что ваш муж избивал вас? — спросил я. На сей раз на меня напустились оба — Сандлер и судья Харрингтон. Я вернулся к её показаниям.

— Вы засвидетельствовали, миссис Ноутон, что в то воскресное утро поехали в церковь без мужа. Знали ли вы, что он остался дома, чтобы встретиться с другой женщиной?

— Нет.

— Но он сказал вам, почему остается дома?

— В то утро он чувствовал себя усталым. Мой муж был христианин…

Она захлопнула дверь. Судья Ноутон был неприкосновенен. Я вернулся к убийству, но подвергнуть сомнению её показания так и не смог. Тогда я снова взялся за судью Ноутона.

— Вы помните тот случай, когда в вашем доме впервые побывала полиция?

На этот раз судья Харрингтон не выдержал.

— Я не потерплю такое поведение, мистер Эддиман. Еще одна подобная выходка — и вы будете отстранены от защиты.

Вдова уже превратилась в мученицу. Присяжных я уже начал раздражать. Я закончил допрос миссис Ноутон, и в заседании объявили перерыв. Обвинение было предъявлено, а я так ни за что и не зацепился.

Мы с Хелен съели по сандвичу в комнате для защитников. Поначалу мы молчали, а надзирательница, Красотка Шварц, пристально следила за нами, стоя в дверях. На Хелен суд пока никак не сказался. Кожа её сохраняла прежний здоровый оттенок, глаза сияли, а пухлые губы оставались ярко-алыми, даже не тронутые помадой. Внезапно Хелен порывисто наклонилась ко мне и легонько поцеловала в щеку. Я окаменел. Сердце бешено заколотилось.

— Почему? — только и выдавил я. — Зачем ты это сделала?

— Потому что… О, Блейк, мне так вас жалко.

— Жалко?

— Словами это не выразишь. Что я пытаюсь сказать, Блейк?

— Не знаю. Как не знаю и того, что делать дальше.

— Ничего, Блейк. Вы бессильны.

— И должен позволить тебе умереть? Ты этого хочешь?