Хелен - Говард Фаст

Долгое время она молчала, поедая меня глазами. Потом кивнула.

— Да, Блейк, я вижу, что вы на это способны.

— Способен.

— Вы сможете все бросить. Все, ради чего вы трудились и жили, о чем мечтали и к чему стремились, пока не увидели меня. Свою жену и детей, дом, карьеру, репутацию. Вы готовы от всего отказаться, чтобы вызволить из тюрьмы проститутку. Но почему?

— Потому что я люблю тебя.

— Но ведь я не люблю вас, Блейк.

— Я этого и не прошу, я хочу только помочь тебе.

— Но подумайте обо всем, что вы уничтожите. Что это за любовь, Блейк? Болезнь? Сумасбродство?

— Разве ты сама не знаешь?

— Не знаю. Чем дальше, тем меньше я понимаю. Это ведь просто слово. Любовь, любовь, любовь — все только этим и бредят. Что это такое? Старый Бриско готов был подарить мне миллион долларов. Миллион — только за то, что я легла бы в одну постель с его жалким немощным телом. А все потому, что он любил меня. Как любил меня и Джо Апполони, и Фрэнк Каттлер, и этот мерзопакостный Истукан Бергер. А теперь ещё вы, со своей мальчишеской затеей выкрасть меня из тюрьмы. Неужели у вас нет чувства меры? Ответственности. Уважения к своей жизни. Разве я вас об этом просила?

— Значит, ты не согласна? — спросил я.

— Нет, конечно.

Я был готов заплакать. Какое-то время я молча сидел, стиснув зубы и обхватив голову руками. Потом сказал:

— Ладно, постараюсь сделать все, что могу. Опираясь на пустоту.

Глава восьмая

В конце концов, когда дело стало приближаться к суду, Чарли Андерсон решил вдруг отказаться от того, чтобы самому возглавить обвинение, и препоручил вести этот процесс тридцатидвухлетнему Оскару Сандлеру, своему хваткому и пронырливому помощнику. Сандлер четко знал, куда ветер дует. Если на Чарли Андерсона я хоть как-то надеялся, втайне рассчитывая, что он не станет закручивать гайки, то на Сандлера никакой надежды не было. Чарли мог позволить себе проиграть процесс, не уронив своих позиций, тогда как Сандлер был слишком честолюбив, чтобы рисковать своей карьерой. Тем более, что не было в Сан-Вердо женщины, которая не считала бы Хелен Пиласки своим личным врагом и не мечтала увидеть её на эшафоте. Что касается мужчин, то они в большинстве своем испытывали страх и замешательство — эта женщина была слишком необычна и непредсказуема, она выбивала у них почву из-под ног, лишала привычной уверенности и спокойствия. В глубине души любой мужчина знал, почему погиб судья Александр Ноутон. Негодяй он был и мерзавец, вот и получил по заслугам. Точную причину никто не знал, однако никто не сомневался, что причина у Хелен Пиласки имелась и — наверняка очень весомая.

Поэтому ещё никто за неё и не заступался. Ведь список негодяев и мерзавцев не исчерпывался одним Александром Ноутоном.

У Чарли Андерсона хоть хватило приличия позвонить мне и предупредить, что за дело берется Оскар Сандлер.

— Значит, вам нужна её кровь, — констатировал я.

— Что это за разговоры, Блейк? Кровь. Порой мне кажется, что это дело оказалось тебе не по зубам. Что ты сломаешь себе шею. Клэр была права.

— Причем тут Клэр?

— Она ко мне приходила. Просила, чтобы я освободил тебя от защиты.

— Она совсем обнаглела! — буркнул я.

— Да брось ты. Я её прекрасно понимаю. Как-никак, она твоя жена и мать твоих детей. Ей есть за что биться. И как ты ухитрился втюриться в эту девку? Теперь я уже больше не представляю, как тебе удастся спасти её от петли. Если у тебя и был шанс, то сейчас ты уже провалил дело.

— Каким образом? Почему?

— Потому что ты только усугубляешь её положение, Блейк. Люди ведь болтают. Не мне тебе объяснять, что такое злые языки. А сейчас поговаривают, что ты хочешь наехать на судью Ноутона. Смотри — не пришлось бы потом на себя пенять.

— Ноутон мертв.

— Разумеется, но люди говорят, что ты собираешься выпотрошить его наизнанку.

— А что мне остается делать?

— Пораскинь мозгами, Блейк. Наш город кишит людьми, которые были соратниками Ноутона.

Я подал заявку об изменении для Хелен меры пресечения, но получил отказ. Потом встретился с Оскаром Сандлером, но тот и слышать не захотел ни о какой сделке.

— Это не в моей власти, Эддиман, — сказал он. — Вы хотите добиться вынесения вердикта непредумышленного убийства? Что ж, пытайтесь, я бессилен вам помочь. Что я ещё могу для вас сделать?

Я-то знал, что он может для меня сделать, и он это сделал, едва мы оказались в суде. Он воспользовался случаем, чтобы наконец обратить на себя внимание. Процесс освещался невиданным количеством репортеров. Двумя ведущими телекомпаниями. Вся Америка следила за ним, затаив дыхание. Пуританская публика жаждала крови.

В день начала процесса просторный зал заседаний суда был заполнен до отказа. Процесс ожидался скоротечным, поэтому до конца заседания зала никто не покидал. Клэр не пришла, а вот Джо Апполони пожаловал. Как, впрочем, и многие другие воротилы.

Суд присяжных мы избрали быстро. Тех, кто изначально возражал против повешения женщины, отвергали сразу, но таких оказалось на удивление мало. Ложа присяжных очень скоро заполнилась людьми, для которых послать женщину на виселицу не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Хелен, пока выбирали присяжных, сидела с отсутствующим видом. Лишь пару раз на её лице промелькнуло чуть удивленное выражение.

Еще её немного позабавило выступление одной кандидатки, которая отчеканила в ответ на вопрос судьи: «Нет, сэр, я не против повешения. Петля палача и шестизарядный кольт — вот что сделало наш дикий Запад приличным местом для жилья, поэтому я считаю, что, вздернув кого следует, мы вершим благородное дело, как и наши предки».

В своей вступительной речи Сандлер был строг, но справедлив. Он тщательно следил за тем, чтобы придерживаться фактов. Нет, крови он не жаждал, тем более — крови молодой женщины, — но ведь мы живем в обществе правосудия и справедливости. За стеной. По одну сторону от которой царит закон, а по другую — бушуют джунгли.

Сандлер носил очки. Впрочем, нет, он их не носил, а лишь умело ими манипулировал. Чтобы подчеркнуть свою объективность, он приподнимал их в воздух; желая придать себе умный вид, водружал на нос; размахивал ими как клинком, когда, словно ангел отмщения, призывал к торжеству правосудия. Я бы ничуть не удивился, узнав, что он практиковался перед зеркалом. Что же касается меня самого, то я лишний раз убедился, сколь мало смыслю в ведении уголовных процессов.

— Если вы против применения высшей меры наказания, — разглагольствовал Сандлер, пылко потрясая очками перед носами присяжных, — значит вам здесь не место. Если же вы свято убеждены, как завещал нам Господь, что убийце не место среди нас, то вас не остановит тот факт, что Хелен Пиласки — женщина. Закон нашего штата не делает различий между мужчиной и женщиной, если мужчина и женщина — преступники. По нашим законам, любая личность, совершившая жестокое и преднамеренное убийство, должна быть приговорена к высшей мере наказания. То есть — к смерти через повешение. Вы должны взвесить все обстоятельства дела и принять решение, я же намереваюсь доказать, что подзащитная, Хелен Пиласки, намеренно и жестоко убила судью Александра Ноутона, мир его праху.

Это была гениальная находка. О мертвых и так не принято злословить, а никто из присяжных не только не был лично знаком с Ноутоном, но и никогда не видел его воочию. Сандлер же прекрасно понимал, на чем я могу строить свою защиту. Если это можно было назвать защитой.

— Ах, мерзавец! — зашептала Милли Джефферс, мой секретарь на процессе. Толстая, неряшливая и уже в летах, она была полностью на моей стороне; возможно, единственная во всем зале. — Уж он-то знал этого паразита как облупленного. Постыдился бы.

— Ничего не поделаешь, Милли, — вздохнул я. — Мы с ним находимся по разные стороны баррикады. У него своя работа, у меня — своя.

Я взглянул на Хелен, которая разглядывала Сандлера с видимым интересом. Вдруг она повернулась ко мне и легонько прикоснулась к моему локтю; в глазах я увидел нескрываемое сочувствие. Ко мне, конечно.

— Плохо дело, да, Блейк?

Я кивнул, встал и поплелся к ложе присяжных. Судья Стайм Харрингтон посмотрел на меня с неодобрением. Законы нашего штата не устанавливают возрастных пределов для выхода на пенсию, а судья Харрингтон был возраста весьма и весьма почтенного. Если верить справочнику, то ему было семьдесят четыре года. Выглядел он недружелюбным, желчным и мстительным. Я слышал, что он обожает навешивать обвиняемым длиннющие сроки, и моментально заметил, что адвокатов, тем более молодых, он не выносит на дух, относя их, должно быть, к поборникам дьявола. Впрочем, ходили слухи, что Сандлера он тоже недолюбливал, считая его выскочкой. Он также был достаточно честен и никого не боялся, что делало его моей единственной, хотя и призрачной надеждой. Прежде чем я начал свою речь, он сказал мне: