Евангелие от Пилата - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– Берите. Каиафа дает вам еще по тридцать сребреников, чтобы вы мне все рассказали.

Стражники качались от радости. Они даже не сообразили, что я возвращаю их деньги.

– Итак, говорите.

– Дело в том, что мы ничего не знаем.

– Вы издеваетесь надо мной?

– Нет, господин, мы ничего не видели. Мы спали. Утром нас разбудили женщины, а потом попросили открыть могилу. Когда они обнаружили, что склеп пуст, они принялись кричать, повторять, что свершилось чудо, что могила сама открылась и сама закрылась, а галилеянина забрал с собой ангел Гавриил. Они твердо верили в это. Мы проснулись и перепугались. И когда прибыл Каиафа – задолго до римлян, господин, – мы предпочли повторить слова женщин. Мы поклялись, что собственными глазами видели ангела Гавриила с галилеянином. Это было не так глупо, как если бы мы признались, что ничего не видели, поскольку прохрапели всю ночь, вместо того чтобы сторожить. Но мы, наверное, совершили промах, потому что Каиафа впал в такой гнев, что у него едва не лопнули жилы на шее. Он кричал, что ему известно то, о чем говорят, велел нам молчать и никому не упоминать про ангела Гавриила. Иначе нас побьют камнями. Мы дрожали от страха, ведь мы знаем, если первосвященник предрекает кару, он всегда держит свое слово. Потом он успокоился, заулыбался, даже дал нам денег и сказал, что говорить. А вернее, что говорить нельзя.

– Словом, Каиафа, сам того не подозревая, заплатил вам за то, чтобы вы говорили правду.

– Ну да.

– А правда в том, что вы ничего не видели?

– Ничего, хозяин.

Я отдал им их деньги. Эти тупицы ушли, распевая песни, уверенные, что теперь имеют по шестьдесят сребреников на брата…

Я удалился в зал совета, чтобы поразмыслить в одиночестве.

Еще с воскресенья меня беспокоило отсутствие одного человека. Каиафы. Почему первосвященник не явился ко мне немедленно? Если он тоже искал труп, если был более меня заинтересован в том, чтобы это исчезновение не внесло никакого религиозного хаоса, почему он не предложил мне объединить наши усилия и продолжать поиски вместе? Подобная сдержанность, необычная для Каиафы, озадачила меня. Он обязан мне назначением главой синедриона. Он осыпает меня подарками, чтобы сохранить мое доброе расположение к себе. Куда большими, чем его тесть Анна, предыдущий первосвященник, которого пришлось низложить. Он понимает свое положение и активно сотрудничает с Римом. В деле Иисуса, будучи искусным политиком, он боится и колдуна, и меня. Он опасается, что популярность Иисуса обеспокоит меня и заставит ужесточить свою власть. Во время процесса он ясно сказал, что желает обеспечить общественный порядок: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».

Почему Каиафа затворился в Храме, не ища моей помощи и не предлагая своей, с момента, когда был вскрыт склеп?

Он проводил параллельное расследование. И действовал быстрее. Он обогнал меня у могилы, у Иосифа из Аримафеи… Почему он действовал в одиночку? Каиафа в столь трудный час отказывался от помощи единственного и давнего союзника! Что бы это значило?

Я подошел к окну и застыл, созерцая Иерусалим. Вдали виднелись белые ступени театра, и сердце мое заныло, пораженное отравленной стрелой тоски. Когда я смотрел на этот одеон, пустующий и нелюбимый евреями, несмотря на все мои старания, на талантливые труппы и прекрасные пьесы, то с болью думал о Риме и сожалел, что согласился покинуть родину. Прищурившись, я разглядел движение белой тоги по сцене и узнал Марцелла, нашего вчерашнего гостя. Он потрясал руками перед пустыми каменными скамьями. Наверное, декламировал одну из своих поэм, проверял силу слова, динамичность фразы, а быть может, пытался сочинить трагедию?

И тут меня осенило: Каиафа притворялся! Он разыграл поиски! Он прекрасно знал, где покоится труп, поскольку принял все предосторожности и сам скрыл его!

Почему я не подумал об этом раньше? Каиафа все предусмотрел. План был прост. Он ставит у могилы колдуна свою стражу, но подсыпает им в питье снотворное. Охрана засыпает. Появляются другие стражники, откатывают камень, забирают покойника, закрывают склеп. Две предосторожности лучше одной. Каиафа прячет труп, чтобы предотвратить появление посмертного культа. Но не все идет по плану. Близкие к Иисусу женщины открывают могилу, обнаруживают исчезновение трупа и начинают вещать об ангеле Гаврииле. Пристыженные охранники повторяют их россказни. Разъяренный Каиафа затыкает глотки всем, всем платит. Но слух запущен… Новость доходит до меня… Я приступаю к поискам. Об этом узнает Каиафа. Чтобы подозрение не пало на него, он делает вид, что тоже занят поисками. Его нападение на дом Иосифа Аримафейского – спектакль, предназначенный для меня, дымовая завеса.

Я с облегчением вздохнул. Дело вскоре закончится. Каиафа через некоторое время вернет труп. Быть может, для вящей убедительности сделает так, чтобы покойника обнаружили мои люди… И все быстро вернется на круги своя. Каиафа – отличный стратег, он постарается соблюсти необходимые сроки.

Я почти смеялся. Я был доволен, что моим союзником был Каиафа, хитрец, ловкач, делец, жаждущий мира, мира, необходимого в равной степени и ему, и мне. Я с облегчением налил себе вина, поднял кубок и, обращаясь к отсутствующему первосвященнику, с улыбкой пробормотал:

– Пью за твое здоровье, Каиафа. Сегодня утром лев благодарит лисицу.

И в это мгновение я услышал гул голосов за дверью. Створки их распахнулись от сильного удара.

Появился Каиафа, вслед за ним ворвались мои часовые с копьями наперевес.

Разъяренный первосвященник, увидев меня, застыл на месте. Он ткнул в меня перстом и в отчаянии прокричал:

– Иисус! Он объявился.

Я расхохотался. Я никогда не думал, что у евреев столь силен вкус к театральности.

– Конечно он объявился. Я ждал этого, Каиафа. Однако думал, что у тебя достанет деликатности позволить моим людям обнаружить место, где ты его спрятал.

Он посмотрел на меня так, словно я изъяснялся на птичьем языке. Он ничего не понимал.

– Пилат, ты не расслышал, что я сказал. Иисус объявился! Живой!

– Живой?

– Живой!

Я не узнавал сурового первосвященника, казавшегося сейчас бесконечно уязвимым. Его почти бесцветные глаза были выпучены. Он выглядел искренним, хуже того – удивленным и угнетенным. Каиафа не размахивал руками и не кривлялся, как обычно делают лжецы, пытаясь убедить всех в своей правдивости.

– Клянусь тебе, Пилат, неизреченным именем Божиим, что Иисус восстал из мертвых. Он говорит и живет. Иными словами, говорят, что он воскрес.

– Не важно, что говорят, ведь это только слух.

– Конечно.

– И кто его распространяет?

– Женщина.

– Женщина? Нам повезло.

– Да, повезло. Ей меньше веры.

Знай, дорогой мой брат, мы далеки от современного Рима, и, кроме Клавдии Прокулы, женщины здесь не имеют ни власти, ни голоса. Они нужны только ради их чрева, если оно плодоносит, а от чрева не требуют, чтобы оно мыслило, имело свое мнение, свои чувства. В Палестине с женщинами никто не считается, а их умственные способности ценят меньше, чем регулярность месячных.

– Никто в это не верит, – произнес Каиафа, – но слух обсуждается, он будоражит народ. Достаточно новых свидетельств, и поклонение возникнет само собой. Пилат, жизненно необходимо отыскать труп. Кто-то намеренно похитил его, чтобы люди поверили в воскресение Иисуса.

Каиафа был прав. Кто-то исполнял тщательно продуманный план, предназначенный для смущения умов и погружения нас в бездну иррациональности.

– Что за женщина утверждает, что видела его?! – воскликнул я. – Она, несомненно, его сообщница! И позволит нам добраться до зачинщика всей кутерьмы.

Каиафа невольно задрожал – судорога пробежала по его лицу от переносицы до кончика бороды. Он выглядел смущенным.

– Кто же она? – настаивал я.

Каиафа колебался, а потом отвернулся и нехотя ответил:

– Саломея.

Я застыл разинув рот. Мне показалось, что я ослышался.

– Саломея? Та самая?..

Каиафа нахмурился и едва слышно пролепетал:

– Да, та самая…

Помнишь ли, брат мой дорогой, о письме, написанном несколько лет назад, где я тебе рассказывал историю с отрезанной головой? Я часто намекал на то, что этот мрачный фарс сильно подействовал на характеры участвовавших в нем лиц.

Ирод Антипа, тетрарх, управляющий Галилеей, уникальное и ценнейшее для нас существо. Он одновременно является весьма религиозным евреем, великим защитником Моисея, и смиренным поклонником Тиверия, которого осыпает подарками и в честь которого назвал Тивериадой прекрасный новый город на берегу Геннисаретского озера. На берегах этого озера и на реке Иордан несколько лет назад надрывался пророк, вроде Иисуса, яростный отшельник, злобный и тираничный. Он собирал вокруг себя толпы, проводя странный ритуал погружения тела в воду, чтобы очистить человека от грехов.