Евангелие от Пилата - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Он никак не решался ответить. Клавдия настаивала, ибо чувствовала, что ее любопытство приятно брату.

– Быть может, сердечные дела?

– Ты же прекрасно знаешь, дорогая моя Клавдия, что я лишен сердца. Вернее, оно располагается у меня ниже пояса.

Все рассмеялись.

– В любом случае вы мне не поверите!

– Мы расположены верить всему, особенно невероятному, – сказала Клавдия.

– Это вам покажется глупостью…

Он играл в нерешительность. Но никто не обратился к нему, нарочно, чтобы вызвать на откровение.

– Ну ладно, будь по-вашему, – произнес Фабиан. – Я приехал сюда… из-за…

Он не успел закончить. Трое слуг влетели в зал, словно их силой втолкнули внутрь. Позади них появился разъяренный мужчина, высокий и широкоплечий. Взъерошенные волосы, тело, покрытое густой шерстью, еле прикрытое лохмотьями. Он угрожающе потрясал палкой.

– Пилат! Вели своим слугам относиться к философам с бо́льшим почтением!

Я подпрыгнул от радости. В дикаре я признал Кратериоса, моего дорогого Кратериоса, бывшего нашим воспитателем в Риме, когда нам с тобой, дорогой братец, было десять лет.

– Кратериос, ты в Иерусалиме!

Мы бросились друг к другу, вернее, друг на друга, поскольку объятия с Кратериосом требуют немалой силы. Слуги разинули рты от удивления. Их прокуратор, маньяк гигиены и истребитель малейшего волоска на теле, их безбородый прокуратор обнимался с громадной обезьяной-варваром, от хохота которого сотрясались колонны.

– Пора воспитывать своих слуг, Пилат. Научи этих червей узнавать мужчину по его мужскому достоинству, а не по долгам, сделанным у портного! Исчезните, мокрицы!

Не ожидая моего приказа, слуги буквально испарились.

Я был счастлив представить Кратериоса своим гостям. Когда я объяснил им, что он философ-циник, ученик Диогена, лица сотрапезников немного разгладились. Я сказал, что наш отец, не зная, кто такие философы-циники, но оценив низкую плату за услуги – только стол, – доверил Кратериосу на несколько месяцев наше воспитание, хотя вскоре выгнал его, поливая площадной бранью.

Кратериос заворчал от удовольствия, вспомнив былое.

– Я больше всего горжусь тем, что все родители, бравшие меня на службу, выгоняли меня. Это свидетельствует о том, что я преуспевал в воспитании детей, то есть превращал их в свободных людей.

– Ты голоден?

– Думаешь, я бы заявился сюда, не будь я голоден?

Клавдию забавляла грубость этого разъяренного Сократа: она угадывала доброту под шипами.

– Принесите ему еды, – потребовала она. – Ничего вареного. Сырые овощи и сырое мясо.

Филокайрос, афинский историк, не терпящий, как многие из его сограждан, наглых сократических причуд, остановил слуг движением руки и протянул Кратериосу чашу с объедками.

– Поскольку циники считают собак идеальными существами, вполне хватит костей, чтобы насытить его.

И бросил чашу к ногам Кратериоса.

Кратериос смерил историка взглядом.

Я ожидал взрыва негодования. Вместо этого философ спокойно подошел к историку и прошептал:

– Он прав.

Присел на корточки, обнюхал кости, покрутил задом в знак удовольствия. Потом выпрямился, порылся в лохмотьях и извлек свой детородный член.

– Как я сразу не сообразил?

И с невиданным спокойствием принялся поливать историка мочой.

Время словно застыло.

Все, онемев, слушали журчание нескончаемого потока, заливавшего тунику, живот и ноги окаменевшего гостя. Кратериос изливал мощную струю, только лицо светлело по мере того, как опорожнялся его мочевой пузырь.

Закончив, он стряхнул последние капли, спрятал член и повернулся спиной к историку.

– Ты обошелся со мной, как с собакой: я повел себя, как собака.

Потом улегся на соседнее ложе и пальцами схватил пищу с блюда, которое поставили перед ним перепуганные слуги.

Клавдия едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться, но сумела взять себя в руки. Она знаком показала мне, что уводит Филокайроса во внутренние покои. Бледный историк, похоже, лишился дара речи.

Я подумал о тебе, дорогой мой брат, о том, как мы поражались эксцентричным, но не бессмысленным манерам Кратериоса. Так ярко и грубо он давал нам уроки жизни.

Кратериос ел и рыгал, рассказывая о последнем путешествии.

– Этот глупец Сульпиций выгнал меня из Александрии, как прокаженного. У нас с первой встречи были нелады. Когда я увидел его на главной улице, накрашенного, как последняя блудница, возлежащего на позолоченных носилках, которые несли восемь рабов, я воскликнул: «Неподходящая клетка для такого зверя!» Он вызвал меня к себе во дворец. Я ожидал, что он бросит меня в темницу, но ему, по-видимому, уже рассказали обо мне, повеселили анекдотами о моих вызывающих выпадах против других тиранов, и он сменил гнев на милость, проявил любезность, принялся разыгрывать великого благородного свободолюбца, всепонимающего и всепрощающего. Он взял меня под ручку и, сложив губы сердечком – уточняю, фиолетовые губы, ибо он красит их фиолетовой краской, а потому рот его похож на два зубастых геморроя, – потащил осматривать свой новый дворец, хвастаясь бассейнами, мрамором, позолотой. Я следовал за ним, и мне даже удавалось молчать. А он говорил и восхищался за обоих. Что я сказал? За десятерых! И вдруг этот выскочка показал мне синие изразцы. А я как раз в этот момент начал прочищать глотку. Мерзавец воскликнул: «Не плюй на пол, здесь чистый пол!» Тогда я плюнул ему в морду и добавил: «Простите, это – единственное грязное место!» Глупец запретил мне появляться в Александрии.

Мы от души рассмеялись.

– Легко отделался, Кратериос, – сказал я. – Любого другого он казнил бы на месте.

– Ни один сильный мира сего никогда не отважится убить меня, ибо станет посмешищем. Собственную совесть нельзя убить. Но хватит говорить обо мне, полагаю, я прервал интересную дискуссию. На чем вы остановились?

Вернулась Клавдия, сообщила, что историк предпочел вернуться домой, и повернулась к красавцу Фабиану.

– Мой двоюродный брат Фабиан, который живет в спокойствии, пользуясь своей репутацией распутника, должен объяснить нам, почему предпринял путешествие в наши края. Итак, Фабиан, не заставляй нас долго ждать.

Фабиан огляделся, делая вид, что охвачен сомнениями, а на самом деле чтобы удостовериться во всеобщем внимании.

– Ну что ж, правда такова. Если я прибыл из Египта и сегодня путешествую по Иудее, а вскоре отправлюсь в Вавилон, то… только по воле оракулов!

– Оракулов?

Вокруг стола воцарилась напряженная тишина.

– Действительно, – продолжил Фабиан, – мне всегда были любопытны прорицатели, пифии, предсказатели, маги. Словом, я интересуюсь будущим и изучающими его науками.

– Идиотская мысль! – воскликнул Кратериос. – Вместо того чтобы волноваться по поводу того, что случится завтра, людям было бы полезнее спросить себя, чем они займутся сегодня.

– Ты, несомненно, прав, Кратериос, но люди сотворены именно так: когда они идут, то смотрят вперед. Они не смотрят под ноги. Короче говоря, я опросил самых разных прорицателей, и, к моему величайшему удивлению, их предсказания впервые совпали. Мир движется к новой эре. Мы на перепутье. Мир меняется.

Он оглядел присутствующих, пораженных его словами.

– В данный момент одна эпоха сменяет другую. Все астрологи подтверждают это, будь они александрийцами, халдеями или римлянами.

– Объясни поточнее.

– Появится новый царь. Молодой человек, грядущий властитель мира. И царство его распространится на всю землю.

– И где он явится своим подданным?

– Здесь. В этом все предсказания совпадают. Этот человек объявится в Азии. Некоторые оракулы называют Палестину, другие – Ассирию. Во всяком случае, он появится к востоку от нашего моря.

Гости удивленно переглянулись.

– Есть ли другие знаки? – спросил я.

– Да. Этот человек рожден под знаком Рыб.

Я видел, как по лицу Клавдии пробежали едва заметные судороги, словно под ее кожей ожили крохотные ящерицы. Глаза ее расширились и потемнели. Я чувствовал, что ее гложут тысячи мыслей. Я знаю, моя жена чувствительна и открыта для иррационального. Я видел, что Фабиан зародил в ней сильное волнение. И, опасаясь его дальнейших слов, поспешил закончить разговор:

– Есть лишь одна империя, Римская. И есть лишь один великий царь, Тиверий. Тиверий властвует над всеми.

Фабиан презрительно хихикнул:

– Прежде всего, Тиверий не родился под знаком Рыб. Кроме того, мы знаем, что он управляет миром только потому, что власть досталась ему в наследство, а маразм и разврат, воцарившиеся в Риме, не относятся к лучшим военным или политическим достоинствам. И последнее, Тиверий слишком стар.

– Стар царствовать?

– Да. Я собрал самые точные предсказания астрологов и сделал заключение, что человек, призванный изменить судьбы человечества, родился в момент нахождения Сатурна и Юпитера в созвездии Рыб. И я смог высчитать год рождения этого царя.