ЦИВИЛИЗАЦИЯ: Новая история западного мира - Роджер Осборн

То, что Персидские войны повлияли на Геродота самым серьезным образом, не вызывает сомнений. Первые слова «Истории» гласят: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы человеческие свершения с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров [читай: персов — хотя вообще это слово означало "не греки”] не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом». Это необычайно говорящее начало. Во–первых, Геродот не собирался излагать дела полубогов и героев мифического прошлого; он намеревался записать события, происходившие при его жизни, прямо затронувшие его отца, дедов и тех, кто их окружал. Во–вторых, он намеревался не оставить в безвестности «то, почему они [т. е. греки и персы] вели войны друг с другом». Прежний, рожденный в рамках обычая рассказ о прошлом не подразумевал вопроса «Почему?». Судьба и предназначение человека разворачивались в его отношениях с богами, и хотя подробности реализации судьбы могли быть запутанными и непростыми, никто не спрашивал, почему то или иное событие имело место и почему человек должен был жить или умереть тем или иным образом — нечто происходило потому, что так было угодно богам.

Городот начинает свой поиск причин, повествуя о разнообразных похищениях царских дочерей финикийцами, критянами и греками, каждое из которых совершается в возмездие за предыдущее преступление и которые в конченом счете разрешаются похищением Елены Парисом и воспоследовавшей Троянской войной. «Таков, по словам персов, был ход событий, — пишет Геродот, — и взятие Илиона, думают они, послужило причиной вражды к эллинам. С этим, конечно же, не согласны финикийцы, которые говорят, что самое первое похищение — Ио — вовсе не было похищением, ибо она сама, влюбившись в хозяина корабля, бежала от гнева родителей». Никакое из этих объяснений не впечатляет Геродота, который говорит, что предпочитает полагаться на собственное знание.

После такого зачина мы готовы ожидать от Геродота рационального анализа со ссылками на источники—но напрасно. Собираясь выяснить, почему греки и варвары начали менаду собой войну, он по–настоящему так и не добирается до объявления причин. Вместо этого мы выслушиваем рассказы —удивительные, занимательные, очаровательные, поучительные. Так, например, первые несколько страниц его первой книги повествуют о войне между персами и Крезом, царем Лидии, но тут же Геродот почему‑то считает нужным сделать отступление и рассказать о Периандре, незначительном участнике этого конфликта. «С ним, как говорят коринфяне (и этот рассказ подтверждают также лесбосцы), приключилось в жизни величайшее диво», — пишет Геродот, а затем излагает чудесную историю о музыканте Арионе, спрыгнувшем с коринфского корабля в море и вынесенном на греческие берега на спине дельфина. Эта история, как и многие другие в «Истории» Геродота, не служит никакой цели. Однако рядом с ними Геродот дает подробный отчет о рождении Персидской империи, ионийском восстании, жизни Дария и греко–персидских войнах.

Нас, современных людей, озадачивает способность Геродота совмещать предания, путевые заметки, слухи и серьезную историю в одном произведении, однако в этом Геродот показывает себя как человек своего времени. Его задачей было увлечь слушателей занимательным сюжетом. но не только —одновременно от него ждали повествования и о событиях великих войн, в которых участвовали деды, и о его путешествиях в далекие страны. Хотя сам Геродот наверняка рассказывал по памяти, в то время для выступающих — поэтов, драматургов, рассказчиков — записывать свои сочинения становилось все более обычным. В начале записи, может быть, существовали только в виде вспомогательных заметок на память, но использование их для личного и коллективного чтения получало все большее распространение. Таким образом, Геродот представлял собой своеобразный мостик от устной культуры к письменной, и особенно отчетливо такое положение Геродота становится видно на фоне его младшего современника Фукидида.

Фукидид писал только об одном — о долгой войне, в которой прошла большая часть его жизни, на которой он служил и которая покончила с афинской гегемонией среди греческих государств. Его труд — единственный сохранившийся источник сведений о Пелопоннесской войне и первая история, написанная скорее для чтения наедине, нежели перед аудиторией. Ко времени опубликования истории Фукидида, вскоре после его смерти в 400 году до н. э., золотой век Афин уже склонился к закату.

Во–первых, о самом конфликте. Пелопоннесская война велась между Афинами и Спартой (втянув большинство других греческих городов) с 431 года до н. э. на протяжении 27 лет с неспокойным миром 421–414 годов в промежутке. Она была развязана, когда правители острова Керкира (Корфу) обратились к Афинам с просьбой о помощи в споре с Коринфом. И Коринф, и Спарта расценили вмешательство Афин как попытку господствующей державы Эгейского моря расширить свое влияние на моря Ионическое и Адриатическое, губительная война была прекращена в 421 году до н. э., однако Афины вновь сумели посеять вражду среди греков, послав экспедиционный флот для захвата греческих городов на острове Сицилия.

Вопреки выступавшим против экспедиции (включая самого начальника флота Никия), афинское собрание проголосовало за возвращение к войне. Харизматичный и популярный Алкивиад внушал согражданам, что они должны, подобно отцам, поднявшим могущество Афин на высоту, «стараться вести вперед государство». Экспедиция провалилась, остатки разгромленной армии, высадившейся на Сицилии, были схвачены и проданы в рабство, а флот, источник и символ афинского могущества, брошен. Спарта повторно вступила в войну, на сей раз на стороне сицилийских греков. Боевые действия шли с переменным ожесточением все последующее десятилетие, пока наконец спартанцы со своим предводителем Лисандром и с поддержкой со стороны персов не захватили вновь отстроенный афинский флот у устья реки Эгоспотамы в 404 году до н. э. Афиняне были вынуждены признать поражение на унизительных условиях.

В ходе войны большинство городов Греции перешли на сторону одной двух главных противоборствующих в ней сил. Отчасти такие союзы были продиктованы прежними отношениями, отчасти текущими соображениями, однако, по уверению Фукидида, в этой войне присутствовал и идеологический элемент. который спровоцировал гражданские конфликты почти в каждом городе. Внутренние споры перерастали в вооруженные стычки благодаря апелляции к внешней поддержке — «повсюду происходили раздоры между партиями демократической и олигархической, причем представители первой призывали афинян, представители второй — лакедемонян». В ходе внутренних распрей на Керикире одна из сторон судила укрывшихся в храме 50 своих противников и приговорила их к смерти. Осужденные на казнь, чтобы избавить себя от этой участи, убили друг друга или повесились сами. Однако это не остановило насилия, «происходило все то, что обыкновенно бывает в подобные времена, и даже больше: отец убивал сына, молящих отрывали от святынь, убивали и подле них; некоторые были замурованы в святилище Диониса и там погибли». Эта резня, продолжавшаяся на протяжении недели, зафиксирована Фукидидом во всех ее неприглядных подробностях.

Фукидид свидетельствует и том, как, по крайней мере, в трех отдельных случаях афинянам предлагалось заключить мирные соглашения на разумных условиях и как после открытого обсуждения на собрании все предложения были отклонены. Причем в этих решениях не было ничего вынужденного: Афинам не приходилось вступать в войну ради обороны, они могли завершить ее без ущерба для своего могущества и престижа. Но граждане полагали, что Афины слишком великое государство, чтобы смириться с поражением или даже с равноправным миром. Еще важнее оказалась сама история конфликта — после гибели стольких своих жителей город не мог согласиться на мир, который попросту восстанавливал довоенный расклад сил. Афинам, поставившим себя перед дилеммой, не Оставалось другого выбора кроме как между великой и славной победой и полным разгромом.

Фукидид был первым историком в современном смысле. Его раздражали объяснения, для которых привлекались сверхъестественные силы, и, в отличие от Геродота, не интересовали поучительные случаи, не имевшие отношения к предмету разговора. Точно так же ему не требовалось предание в качестве ориентира, помогающего понять прошлое. К примеру, он без сожаления развенчивает древнюю легенду о женихах Елены — согласно которой вожди, искавшие ее руки и получившие отказ, решили сплотиться вокруг избранного ею мужа, — говоря, что герои присоединились к Агамемнону просто потому, что тот имел крупнейшее войско в Греции и не потерпел бы отказа. Фукидид специально подчеркивает, что не собирается довольствоваться приведением общих соображений или повторять чужие слухи: «Я не считал согласным со своею задачею записывать то, что узнавал от первого встречного, или то, что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам. и то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований относительно каждого факта».