Неотвратимость - Георгий Айдинов

Фонари погашены, свет надолго оставлять опасно. И говорить нельзя, даже шепотом. И двигаться надо с максимальной осторожностью, чтобы ни стул, ни половица лишний раз не скрипнули. Конечно, как только сегодня днем узнали, что здесь живут Усовы и что, вполне вероятно, как раз в этом многолюдном, удобном для преступников месте они получают указания, за флигелем установили наблюдение. Но мало ли разного рода народа появлялось тут, тем более что проходным коридором охотно пользовались не только жильцы. Так что трудно предполагать, где притаились сообщники Насти. Может, кто из них идет сейчас по коридору, напряженно вслушиваясь в чуткую, настороженную тишину ночи, вот-вот готовую взорваться четким приказом: «Руки вверх!»

Засада — операция маложелательная, вынужденная. Проводят ее в исключительных случаях, когда иных путей немедленно задержать преступника найти не удается, а его надо как можно скорее обезвредить, чтобы не причинил нового зла. По тем сведениям, которыми располагал угрозыск, это зло готовилось, вот-вот должно было совершиться. Могло совершиться, а могло и не совершиться. И это в решающей степени зависело от них, сотрудников розыска, от их ума и умения, находчивости и стойкости. И приходилось поэтому кое в чем пойти на риск, стараясь, разумеется, свести его к минимуму.

Обосновывалась четверка в квартире у Насти надолго — наверняка быть тут до утра, если не дольше. Кроме кровати, ветхого стола да расшатанного венского стула, мебели больше никакой не было. Сначала оперативники устроились все вместе в проходной комнате, втроем на столе, тесно прижавшись друг к другу и уступив старшему единственный стул. Но в крохотной, с низким потолком комнатушке, к тому же еще и донельзя грязной, дышать было просто нечем. Плохо, совсем плохо, очевидно, ухаживает за матерью Насти нанятая ею богомолка — старушка из соседней квартиры. Все познается в сравнении. Вот бы сюда, подумал Павел, ведро того самого креозота для дезинфекции. Право слово, воспринимался бы здесь креозотный дух как благостная необходимость.

Через некоторое время Кулешов организовал переформировку. Стол — в дальнюю комнату. На нем будут по очереди парами сидеть «находящиеся в резерве». Здесь можно и пошептаться чуток под мерный храп как ни в чем не бывало заснувшей старухи.

В первой комнате к тому же обеспечивается максимально свободное пространство, что может оказаться обстоятельством весьма не лишним, если при объяснении с ночными посетителями возникнут какие-либо непредвиденные хлопоты.

Что касается венского стула, то его положили набок, и, прислонившись к стене, на нем умудрилась расположиться первая пара «дежурных» — Кулешов и Венедиктов.

Передислокация могла быть признана удачной. Тем более что, на счастье оперативников, во второй комнате, под самым потолком, оказалось малюсенькое окошко — не больше обычной форточки. Пусть едва заметно, но все же оттуда тянуло свежей струей воздуха. Пришлось, однако, мириться с крупными брызгами, которые ветер исправно забрасывал в окно. Каждый раз, когда на лицо или костюм падала капля, мнительному Павлу представлялось, будто с потолка сваливался на него клоп. В этом логовище этих прожорливых насекомых обязательно должно быть тьма-тьмущая.

Обняв Павла, рядом мостился на скрипучей столешнице Сергей Шлыков. До чего устал, бедняга, что, кажется, и здесь намеревается вздремнуть. Так сложилось, что в последние двое суток ему почти совсем не удалось поспать. Что ж, если все будет спокойно, он сумеет немного отдохнуть. Если… Кто его знает, как и когда кончится засада. Сколько же тут им пребывать в молчаливой неподвижности, которая угнетает еще нестерпимее, чем затхлая атмосфера?..

Чтобы не думать об окружающей тяжкой обстановке, Павел заставил себя считать время. Часов в кромешной тьме не разглядеть. А вот звуки, раздающиеся из коридора: кап, кап, кап, — они настолько равномерно разбивают тишину, что вполне можно считать каждый удар капли за секунду. Раз, два, три, четыре… Досчитал до шестисот; черт, всего десять минут прошло, а казалось, миновал целый час. Мысли как-то сами собой переключились на то, что ожидало оперативников.

Все ли предусмотрели? Достаточно ли осторожно действовали, готовя засаду? Не получилось ли так, что те, кого они ожидали, сами, невидимые и незнаемые, наблюдали за ними со стороны? Пошлет ли вперед разведчика осторожная Настя или явится сама? Совсем, Настя, невеселая складывается твоя преступная жизнь. И украсть трудно. И деваться с награбленным некуда. И не спрячет никто. Да и разгуляться на ворованные денежки нелегко — сразу обратят внимание. А кольцо вокруг сжимается… Видно, недаром, и не только от разгульной и тревожной жизни, выглядит Настя на фотографии, которую удалось достать работникам МУРа, чуть ли не пятидесятилетней, хотя ей нет еще и тридцати. Толстые темно-каштановые косы, похоже чужие, уложены вокруг головы. Большие, с прищуром, удлиненные гримом глаза презрительно смотрят на мир. Пухлые губы нарисованы краской сердечком. А по углам рта уже глубокие дряблые складки, резко прочерчена линия двойного подбородка, и во внешних уголках глаз веером разбежались морщины.

Отомстила тебе жизнь, Настя! Не было у тебя ни детства настоящего, ни юности, как у других. И виной тому прежде всего ты сама.

Учиться не нравилось. Еле дотянула до восьмого класса и бросила школу. Работала продавщицей в универмаге, но недолго — выгнали за недостачу. Устроилась в киоск на рынке — поймали на пересортице, еле ушла от суда. Попробовала лоточницей — уж больно заработки скромные. Пропила с друзьями весь свой нехитрый товар и скрылась. Что было дальше, об этом рассказывают милицейские рапорты. Как же ты все-таки стала, Настя, преступницей, опасной преступницей? Где и когда упустило тебя наше общество, мы, сотрудники милиции?..

Забыв, что сидит — и не один — на хлипком столе, Павел переменил позу, чтобы хоть немного отошла затекшая нога. И сейчас же пригревшийся и, видно, действительно уснувший Сергей резко обхватил его рукой за плечо — неосторожное движение друга едва не отправило его на пол.

Ночь уже начала отступать. Квадрат окна еще не просветлел настолько, чтобы рассеять сумрак, казалось навсегда поселившийся в подвальной комнате. Но уже можно было разглядеть силуэты предметов и двух «дежурных» в соседней комнате, которые, привалившись к стене, вроде бы тоже дремали на своем лежащем на боку расшатанном, ветхом стуле. И тут Павел увидел, как Петя Кулешов одним мягким толчком, почти совсем неслышно, перебросил свое большое тело к входной двери и прижался к косяку. Кто-то осторожно, явно приглушая шаги, двигался по направлению к Настиной комнате. Остановился. Слышно было, как человек быстро, нервно дышит, словно не решаясь нажать на ручку двери. Не иначе за петлями этой двери был налажен уход куда более заботливый, чем за больной старухой. Видно, приходили сюда те, кто не хотел излишне привлекать внимание здешних жильцов даже скрипом двери. Она и сейчас открылась без единого звука. Хилая лампочка в коридоре из глубокой темноты комнаты показалась сильнейшим прожектором. И в освещенном ею проеме двери, словно в рамке, возник парень в коротком, как пиджак, пальтишке. Можно было даже разглядеть, что он модно — ежиком — пострижен, с бакенбардами и маленькими усиками. Но первое знакомство с внешностью ночного посетителя было весьма кратковременным, так же как и он не смог себе, вероятно, отдать отчета в том, что представилось его глазам. Одна рука Пети Кулешова мгновенно прижалась ко рту парня, а вторая так жестко легла ему сзади на шею, что «гость» даже присел. Не было никакой нужды в пистолетах, на всякий случай появившихся в правой руке каждого из троих оперативников, которые весьма недвусмысленно выстроились за спиной товарища.

Парня обыскали. Ни документов, ни какого-либо оружия не нашли. Только в маленьком потайном кармашке пиджака обнаружили семь туго свернутых десятирублевых бумажек и записку. Всего несколько слов.

«Топаем к Инне. Возьми заначку».

Парень молча, как от него требовали, показал, что записку он должен был положить в углубление, сделанное в полу, и прикрыть полусгнившей доской. Шепотом ответил — кому предназначается записка, не знает, какая и где находится «заначка» — тоже. Он, дескать, только курьер, передаточное лицо. И никакого отношения к вопросам, интересующим угрозыск, не имеет и никогда иметь не будет.

Валерий Венедиктов повел парня в другой конец коридора, чтобы там его приняли, проверили в отделении милиции и официально допросили.

Вернуться же Венедиктову не удалось. В длинном коридоре стали подавать признаки жизни первые, наиболее рано собирающиеся на работу жильцы.

Часов в семь в квартиру номер двадцать два заглянула бабка-соседка с кастрюлей в руках. Вскрикнула, подалась было назад. Но ее успокоили, попросили только заняться тем, зачем пришла. Бабка сразу поняла, что от нее хотят, — накормила больную и наскоро прибрала в комнатах. Однако Кулешов разъяснил соседке, что отпустить ее сразу не могут, и она, согласно кивнув головой, присела на край широкой кровати, деловито занялась каким-то шитьем.